Оглядываясь на эту встречу, прошедшую несколько десятилетий назад, мы видим, кто из этих двух собеседников был утопистом, а кто – рационалистом, мыслящим реально. Несомненной утопией оказалась идея Уэллса «укрощения» капиталистической формации и перехода от неё к социалистической коллективизации путём постепенных, медленных эволюционных преобразований. Поэтому Уэллс – тот, которого мы знаем по его книгам, и не только художественным, и тот, кто написал «Россию во мгле», – видится нам сегодня гораздо более загадочной и непонятной фигурой, чем Ленин, который – тоже как представляется его личность с высоты нескольких десятилетий – сохранял целостность мыслей, слов и действий. Не только Маркса Уэллс не читал, в чём он признавался, но, видимо, и Ленина, поскольку в своей книге писатель говорит, что Ленин, которого он встретил, оказался другим человеком по сравнению с тем, который был известен своими теоретическими и публицистическими выступлениями. А тем временем именно Ленин действовал так, как писал и говорил. Уэллс же, как мы видим, как бы пережил внутренний раскол, потому что одновременно был сильно привязан к стабильному миру, который его сформировал, и в то же самое время к этому же миру испытывал антипатию, так как морально осуждал его за повсеместно господствующее в нём зло. Можно предположить, что именно из этой амбивалентности, двойственности родились его книги. В некотором роде у них была двойная мотивация: страх перед будущим – и надежда на это будущее. Когда побеждал страх, создавались такие тексты, как «Машина времени», а когда надежда – такие, как «Люди как боги». Присущие Уэллсу любовь и уважение к наукам вели его к великим рациональным объяснениям, предоставляемым теоретическими обобщениями, а то, что в нем этому противоречило, приказывало писателю закрыть глаза на реальность и питать – именно иррационально – надежды и мечты.
Что же есть утопия? Образ такого мира, который мы желаем, – и одновременно такого, к которому пути не знаем, и даже может считаем, что его вообще не существует. Но мы бы ошибались, если бы утверждали, что Уэллс просто утопист. «Первые люди на Луне» – это, в конце концов, язвительная реалистическая сатира на отношения самые что ни на есть земные, а в «Машине времени» показана картина, возникающая путём построения цепочки логических рассуждений из предположения, что капитализм может сохраниться (если бы на протяжении тысячелетий должен был сохраняться и развиваться в ситуации по существу аналогичной той, которая царила на рубеже XIX века) – без товарища антагониста, как монополист общественных формаций на всём земном шаре.
Иногда сегодня говорят, что, по крайней мере, в определённых своих формах капитализм второй половины ХХ века «смягчился» относительно того состояния, в котором пребывал во второй половине века ХIХ. Если согласимся с тем, что это соответствует действительности (но, конечно, не во всех капиталистических странах) – то это касается его «освоения» определённой области межличностных отношений, отношений между трудом и капиталом, в (некоторых) высокоиндустриальных государствах. Поэтому, констатируя этот факт, можно полагать, что хотя бы частично Уэллс был прав, питая надежду, что существует форма «мягкого перехода» от плохой действительности к состоянию хорошей утопии. Нельзя ли, однако, предположить, что и здесь он ошибался, причём в том, что уступки, сделанные Капиталом в пользу Труда, в разное время и в разных странах были вызваны тем же страхом – перед уже реально присутствующим на земном шаре антагонистом капиталистической формации – социализмом? Разве не было так, что капитализм «учился» понемногу и признавал, шаг за шагом, что политика уступок является «меньшим злом» против «большого зла», угрожающего его уничтожить в результате серии социальных переворотов? Впрочем, на такие уступки он шёл, как правило, там и только тогда, когда вынужден был это делать; если же появлялась возможность заменить их воздействием силы, насилием, охотнее всего выбирал именно это. Поэтому миф об эволюционном формировании согласия и гармонии между классами – это только миф, как сегодня, так и тогда, когда Ленин беседовал о будущем мира с Уэллсом.