– Рисунок коровы тоже не из одной чёрточки состоит… Э-э-э… В общем, когда вы научитесь читать и писать, поймёте сами, что так удобнее. И так. Начнём изучать буквы. И, пожалуй, начнём с коровы.
Интересно, кто мне сказал, что у меня есть педагогические способности? Макаренко, блин. Проще было батюшку припахать. Пусть бы нёс в паству светлое, доброе, вечное, а лучше ещё и полезное… Ему это и по штату положено.
Про батюшку отдельная песня. Отец Ануфрий, настоятель нашей церкви, фигура колоритнейшая – поп, как их рисовали в той моей жизни на антирелигиозных плакатах – маленький, толстенький, хитренький, но при ближайшем знакомстве оказался человеком не глупым и добрым. Лет ему было,.. в общим, муж сей был уже в летах.
Он пришёл ко мне после отъезда Дашковой и Максимовича. Как я позднее понял, княгини он отчего-то побаивался (или чего-то сторонился).
И начал с того, что все мы, рабы божьи, должны смиренно принимать все, что Господом ниспослано, что моё увечье, это испытание силы духа моего и веры моей. Видимо так он хотел меня подбодрить.
Ну, с той частью тезиса, что это испытание силы духа, я, пожалуй, даже согласился…
– Мне, Батюшка, мнится сие несколько иначе. Бог, когда создал Адама и Еву, создал детей себе. Де-тей! А не рабов. Поэтому говорить, что «я раб божий», не совсем корректно. Бог отец наш, а мы все его дети. Мне чтобы разговаривать с отцом моим небесным не надо никуда ходить. Он всегда со мной.
– Александр Фёдорович, в святом писании сказано…
– Простите, Батюшка, что перебиваю. Все писания писали люди. Писали, переписывали, переводили на другие языки, опять переписывали. Текст библии, которую Вы держите в руках, переводился только на русский язык, по меньшей мере, дважды, а переписывался и вообще не знаю сколько раз. Верить надо не написанным истинам, а истинам в сердце. Вот послушайте одну историю. Жил один человек. Когда человек был еще ребенком, бабушка всегда говорила ему: «Внучек, вот вырастешь ты большой, станет тебе на душе плохо – ты иди в храм, тебе всегда там легче будет». Вырос человек. И стало ему жить как-то совсем невыносимо. Вспомнил он совет бабушки и пошел в храм. Там к нему подходит какой-то мужчина: – Не так руки держишь! Какая-то женщина подбегает: – Не там стоишь! Другая ворчит: – Не так одет… Сзади одергивают: – Неправильно крестишься! А еще одна женщина советует: – Вы бы вышли из храма, купили себе книжку о том, как себя здесь вести надо, потом бы и заходили. Вышел человек из храма, сел на скамейку и горько заплакал. И вдруг слышит голос: – Почему ты плачешь, дитя мое? Поднял человек заплаканное лицо и увидел Иисуса Христа. Говорит ему: – Господи! Меня в храм не пускают! Обнял его Иисус: – Не расстраивайся, дитя мое, и меня туда давно не пускают… Это я к тому, что не важно, как человек крестится, двумя перстами или тремя, или, как он имя Бога называет, или, какие поклоны бьёт. Важно, как человек живёт, и какие поступки совершает.
– Но…
– Батюшка, а Вы своё дело продолжайте. Дело Ваше благородное, Вы несёте людям веру в добро…
Впрочем, расстались мы с ним хорошо. Он меня уважает, пока не знаю за что, и я его уважаю, за то, что он пошёл к умирающей старухе в Глинки (это ещё оказывается одна моя деревня) зимой в мороз пешком (это мне моя ключница Наталья рассказала) и чуть сам не замёрз.
Сейчас отец Ануфрий снабжает меня книгами. Книги все конечно религиозные, но хоть бы по ним разобраться с современной грамматикой.
Вот познакомился с Екклесиа́стом… или Екклесиа́стой? Как правильно? Я вообще раньше думал, что Екклесиаст – это какой-то древнегреческий философ. Гм, оказывается – это книга, ветхозаветная книга, а автор её чуть ли ни сам царь Соломон.
И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их.
Попасть в нужное время в нужное место, вот так! В прошлой жизни у меня было всё наоборот – я очень часто попадал в ненужное время в не то место. Да и сюда попал…
Шаг правой ногой, шаг левой ногой.
Ну, вот и кузня.
Присев на лаву у стены я стал расстёгивать ремни правого протеза – что-то беспокоило культю при ходьбе.
Деревенская кузница, или, как говорили все, кузня была обыкновенным бревенчатым сараем с большими двустворчатыми дверьми-воротами, только крытым не соломой, а досками. Из открытых по причине летней поры дверей-ворот доносилось мерное постукивание.