Вопреки своим отличиям, рос я сорванцом. Неуклюжий, но прыткий, я был готов на любую дворовую игру, какая затевалась в нашем квартале. Наблюдая за мной из окна, мать буквально заламывала руки, но отец говорил: оставь его, у парня своя голова. Он за меня не очень-то беспокоился. Целый день пропадал на работе, да и уже слегка состарился. Он был не из тех отцов, что по выходным с сыном гоняют в футбол или тренируют школьную бейсбольную команду.
Все детство я отбивался от двух своих женщин – матери и сестры, которые, притаившись, только и ждали случая заласкать меня до смерти. Хоть маленький, я чуял опасность. Это засасывает. Размягчает. Тогда уж пиши пропало.
Надо ли удивляться, что Дороти стала глотком свежего воздуха?
Когда мы познакомились, она спросила:
– Что у вас с рукой?
Дороти была в белой куртке и говорила отрывисто, как врач. Услышав ответ, хмыкнула и сменила тему.
Когда она впервые села в мою машину, то даже не взглянула, как я веду, но увлеченно рукавом протирала очки, время от времени дыша на стекла.
Когда подметила мое заикание (влюбившись в нее, я тушевался и конфузился), Дороти накренила голову и поинтересовалась:
– Это от чего? Мозговая травма или просто нервы?
– П-п-просто нервы, – сказал я.
– Вот как? Любопытно. Если задействовано левое полушарие… Черт…
– Что, простите?
– Кажется, я забыла ключи на работе.
Дороти была уникальная женщина. Неповторимая. Господи, после ее ухода зияла пустота. Меня как будто стерли, разодрали надвое.
А потом я оглядел улицу и увидел ее на тротуаре.
2
Вот как она умерла.
Был август. В 2007-м начало месяца выдалось жарким и душным. А я простудился. По-моему, хуже нет, как простудиться летом. Зимой-то укутаешься в одеяла и пропотеешь. А летом ты уж и так мокрый как мышь, однако все без толку.
Все же я пошел на работу, но заклацал зубами, едва включили кондиционер. Сгорбившись за столом, я дрожал и трясся, кашлял, чихал и сморкался, наполняя салфетками мусорную корзину, пока Айрин не отправила меня домой. Ох уж эта Айрин. Ты всех нас перезаразишь, сказала она. Нандина и все прочие тоже уговаривали меня поберечься.
– Бедняжка, ты выглядишь ужасно, – посочувствовала секретарша Пегги, а вот Айрин эгоистично заявила:
– Я не желаю рисковать здоровьем в угоду твоему пренебрежению рабочей этикой.
– Прекрасно. Я ухожу, – сказал я. Раз она так ставит вопрос.
– Давай я тебя отвезу, – предложила Нандина, однако я воспротивился:
– Благодарю, но я и сам еще в силах.
Я собрал манатки и вышел вон, злой как черт на всех и прежде всего на себя – за то, что разболелся. Терпеть не могу выглядеть немощным.
Однако в машине я позволил себе слегка по-кукситься – чихнул и протяжно застонал, словно тяжелобольной. Потом полюбовался на себя в зеркало заднего вида: слезящиеся глаза, лихорадочный румянец, взмокшие спутанные волосы.
Мы жили неподалеку от станции Колд-Спринглейн, в зеленом неухоженном районе, что в нескольких минутах езды от городского центра. Наш маленький белый дом красивым не назовешь, но мы с Дороти никогда не были подписчиками журнала «Красивые дома и сады». Жилье нас вполне устраивало: один этаж, светлая веранда, пристроенная к гостиной, где нашлось место для компьютера и медицинских журналов.
Я хотел пройти на веранду и поработать – отредактировать рукопись, которую прихватил из издательства. Однако в гостиной вдруг сбился с курса, отклонившись к дивану. Я присел на него, еще разок простонал, а потом выронил рукопись на пол и улегся, вытянувшись во весь рост.
Вы же знаете, как простуда откликается на горизонтальное положение. Тотчас заложило нос. Голова налилась свинцовой тяжестью. Я надеялся вздремнуть, но все что-то мешало. Всегдашний беспорядок в гостиной – побуревший яблочный огрызок на журнальном столике, куча выстиранного белья, сваленного в кресло, газеты на диване, не позволявшие вытянуть ноги, – теперь жутко раздражал. Какую-то часть моего мозга вдруг обуяла активность, я мысленно вскочил и занялся уборкой. Даже притащил пылесос. И наконец-то вывел пятно на коврике перед камином. Тело мое, безвольное и хворое, покоилось на диване, а мысль безостановочно сражалась с бедламом, никак не исчезавшим. Это жутко утомляло.