— Чувства чувствами, — наконец произнес инспектор, — но дело делать надо. Что же случилось потом? Говорите же, а не смотрите на меня глазами истерзанного оленя.
— Старик выслушал меня внимательно. Посочувствовал, а потом сказал, что сам уже стар и почти ничего не помнит по интересующему меня вопросу. То есть, сам помочь не в состоянии. Но, что он знаком с одной женщиной, которая должна знать все об этой стороне жизни. И вот тогда я впервые услышал от него это имя — мадам Дора.
— Слава богу, — воскликнул Бишоп, — дошли, наконец.
— Да, наверное. Он сказал мне, где находится этот дом, как представиться. День уже клонился к закату, теперь темнеет рано. И кое-где уже зажигали фонари.
— Только не начинайте рассказывать, что вы еще побеседовали с фонарщиком.
— Как вы могли такое подумать? Нет, в этот раз я отправился по указанному адресу, никуда не сворачивая. Так и оказался в том самом доме, где меня и нашли ваши люди.
— С этого места подробнее, — приказал инспектор, насторожив уши.
— В полной темноте я нашел нужный переулок. Дом я нашел сразу по сияющему красному фонарю над входом, да из-за закрытых рассохшихся ставень пробивались лучики света. Дверь была не заперта, и в ярко освещенном холле меня сразу окружили несколько девушек — их было около пяти-шести. Я не пересчитывал. Шум и пестрота нарядов, сизая дымка сигарного дыма, пары спиртного — все это создавало необычайную атмосферу карнавала, разнузданного веселья, которое молотом било по моим нервам. К тому же, с самого утра я ничего не ел, и почувствовал головокружение. Тапер колотил по клавишам рояля так, словно хотел их вдавить внутрь инструмента. Разве мог я своим слабым голосом, не приученным к крику, вразумительно объяснить, что мне там понадобилось? Меня уже схватила за руку какая-то бесстыжая девица, одетая в золоченную сорочку и широченные шелковые шаровары, подпоясанные алым кушаком, и потащила к стойке, за которой громоздились разноцветные бутылки и фужеры. Но я вырвал руку и прокричал ей прямо в ухо, что мне требуется мадам Дора. Девица фыркнула, но провела меня по скрипучей лестнице на второй этаж, где располагались спальни и комната хозяйки заведения.
Мадам приняла меня хорошо, хотя и не без удивления. Улыбнулась, сверкнув дорогими фарфоровыми зубами и приказала девице в шароварах принести кофе и яблочный пирог. Не виски и устриц, как можно было бы ожидать в этом вертепе, а вполне приличное английское угощение. Я был голоден и набросился на пирог как измученный голодом нищий, живущий под мостом. Удивительно, но переживания не лишили меня аппетита. Мадам Дора задумчиво наблюдала за мной, ни словом не отвлекая от трапезы. А уж потом, когда я доел все до последней крошки и допил свой кофе, она спросила: «Что же вас привело ко мне, и почему вы в таком ужасном состоянии, хотя не выглядите бедняком?» Возможно, что она сказала это как-то по-другому или я прочел эту мысль в ее глазах, но слова вдруг сами начали срываться с языка, и уже через полчаса она знала все. К тому времени наступила глубокая ночь, но в доме еще никто не спал. Хлопали двери спален, гудели пьяные голоса посетителей и визгливый женский смех. В канделябре горели три свечи, и в их свете я видел, как молодо блестят глаза мадам Доры, словно два блестящих агата, вставленных в оправу в форме старческого лица. Да, она была стара…
— Ближе к делу, — прервал его Бишоп. — Она описала вам этот, как его… способ. Уж она должна была знать.
— И да, и нет, — ответил Каннингем. — Знаете, бывают такие мгновения, которые становятся роковыми из-за недосказанности. Недосказанность часто не позволяет сделать нам правильный выбор, недосказанность, повисшая в пространстве, лишенная возможности когда-либо оформиться в законченную мысль — вот самое страшное, что можно только познать в жизни. Недосказанность убивает или же мучает на протяжении долгих лет.
Бишоп запрядал ушами как боевая лошадь. Он жаждал удовлетворения своего любопытства, что вовсе не пристало государственному лицу, но предчувствовал разочарование.
— И так, — повторил он. — Что же она вам ответила…
— «Ах, этот способ „дилижанс“», — сказала мадам Дора…
— И?
— «Ах, этот способ „дилижанс“», — сказала она и… умерла.