господин Бони, перестаньте фотографировать эту дверь
вы всё здесь превратите в винегрет
это метафора, лучше…
нет, я покончу с собой
что с вами?
так грязно, что и конца не видно
конца не будет
я имею в виду дождь
всё кончено, закопали
только заложники
а вино, а мир?
к чертям мир, абсолютная неуверенность
нервы?
господин, у меня больное сердце, уберите свои руки
для таких есть клиники
ну ладно, сядьте и ешьте свои устрицы
а на улице темень
перестаньте топать ногой
да ладно, жизнь и бассейн подходят для секса
я предлагаю вам партию в бридж и ухожу к себе
демагогию я не понимаю
официант, а что — прибрать здесь некому?
потому что я никогда не узнаю почему
не помогает, ради бога
глупости
я спою песенку сестре Евдокии
боже мой, почему он меня оставил, мадам?
что-то у вас не так, нужно сосредоточиться
замолчите замолчите замолчите…
И так продолжалось, пока какой-то бессловесный звук не вмешался, прекратив эту словесную мешанину, это Михаэль начал стучать, как сумасшедший, своей тростью об пол и этими ударами дал направление суматохе и злости, прервав их ритмом,
— замолчите замолчите замолчите
… и в зал, полный искромсанных слов, снова стали пробираться частички разбитой тишины, рожденной стрессом, а может быть — страхом?
— ну ладно, нас бросили… и что из этого? подумайте.
И правда, что из того, в самом деле?
Просто всё лопнуло, как воздушный шар.
На столах, тем не менее, всё так же полно еды, которая, правда, немножко заветрилась и остыла, но по-прежнему соблазнительно пахнет, в бокалах искрится вино…
— нас бросили, но поесть-то мы можем?
И после этого разумного предложения нервы, хотя бы внешне, успокоились, люди сели на свои места, заработали ножи и вилки, в глотки потекла жидкость…
Анастасия продолжала прижимать своей больной рукой руку Ханны, безвольно лежащую на столе, пока относительная тишина, перешедшая в стук приборов, не вернула ей способность связно мыслить, и сказала, глядя ей в глаза:
— доктор не вернулся.
— глупости,
ответила Ханна, отняла руку и, взяв вилку, положила в рот кружочек сельдерея.
И тогда, под всеобщий перестук приборов, в столовой наконец-то появились сестра Евдокия и сестра Лара, тихо, почти незаметно, потому что каждый смотрел только в свою тарелку, и даже Бони не успел заснять, как они переступают порог столовой. Но когда, наконец, все увидели, что они здесь и стоят вместе у стола доктора под нелепо болтающейся гирляндой, никто не прореагировал. Их встретило презрительное молчание или, скорее, обида, только стук приборов смолк, и после нескольких тихих звуков глотания наступила тишина, все ждали,
— простите, — сказала сестра Евдокия, — я не могла знать… и сестра Лара не знала.
Анастасия никогда не видела ее такой растерянной. Ее взгляд блуждал высоко над головами людей, нигде не задерживаясь. Надо бы помочь ей, но она не знала, как, она почувствовала злость и к сестре Ларе, с отсутствующим видом стоявшей рядом, могла бы хоть кивком головы подтвердить ее слова, захотелось крикнуть, повторив вопрос, ну ладно, нас бросили, и что из того? сомнительно было, однако, утешит ли ее именно этот вопрос, как он успокоил людей в столовой, вообще всё было сомнительно, а когда это так, лучше не говорить, а молчать… сестра Евдокия, однако, должна была сказать что-нибудь еще, ну не так же, необходимо было продолжить, потому что иначе…
— вы ведь знаете, дороги размыты, сегодняшнего солнца недостаточно, но завтра…
Глупо. Почувствовав это, она остановилась, ее глаза, наконец, опустились вниз, она оглядела зал и не заметила в лицах никакого света, только сомнение, сомнительное оправдание, сомнительное оправдание, ничего другого она не прочла в них, и тогда сестра Евдокия заплакала. Совсем недопустимо, но она уронила слезу, и это смутило ее еще больше, она подняла руку к лицу, чтобы не дать слезе упасть на пол, вытерла ее, а потом той же рукой невольно ухватилась за гирлянду над головой… Дернула. Цепочка из фольги порвалась как раз посередине, кусок гирлянды остался висеть, другой оказался в ее руке. В столовой засмеялись. И тогда со своего места поднялась Ханна, она подошла к сестре Евдокии и обняла ее за плечи. Наклонившись к уху, что-то прошептала. Сестра Евдокия ответила ей тоже на ухо, потом их взгляды встретились. Она пришла в себя. Анастасия увидела, как расправилась ее спина, шея выпрямилась, напряженные черты лица расслабились… в их шепот наконец-то вмешалась и сестра Лара, но никто ничего не услышал. Наверное, они пришли к какому-то решению, потому что в столовой прозвучал голос Ханны,