— друзья, дамы и господа, уже поздно… пора спать,
кто-то вернулся к своим тарелкам, доедать.
другие, уже сытые, прислушались к совету Ханны.
только Михаэль попытался что-то сказать, но его оборвали,
— завтра увидим.
Официанты пошли по залу, убирая со столов. Ушли сестра Евдокия и сестра Лара. Столовая постепенно опустела. Появилась уборщица. Посмотрела на осколки фарфора на полу, пятна от белого соуса, который уже разнесли на ногах по залу, подтолкнула ногой застрявшую в паркете клешню рака… да, работы здесь хватит. Подняла метлу с длинной ручкой и ею первым делом отцепила от люстры оставшийся кусок гирлянды.
Сон неожиданно быстро вобрал в себя санаторий, и окна погасли одно за другим. В полночь и последнее окно слилось с темнотой, и только звездные блики подтверждали наличие стекол в плотно закрытых окнах. Слабый свет горел лишь в кабинете доктора, куда забилась сестра Евдокия со своим горем, но этот свет ночной лампы на письменном столе был совсем внутренним, не видным из-за жалюзи на окнах, которые не пропускали его наружу. И потому, что уже не нужно было читать исписанные листы, и потому еще, что в полной тишине она быстро почувствовала, что сознание ее пациентов плавно угасло, глаза у сестры Евдокии тоже начали закрываться, она прилегла на кушетку и неожиданно для себя уснула.
Однако сон коварен, он сам может вертеть сном, как погода меняет время, и внезапно заполняться лабиринтами, открывающими круговорот цветного ничто, беспамятных звуков, дурманящих запахов, так почему бы и не запаха калл? их девственно чистый аромат неуловим для человеческого обоняния, тем более что они нарисованные, и в их пустоте возникают миражи…
И когда сестра Евдокия влилась в поток всеобщего сна, ожил сон Анастасии, ее веки затрепетали, глазные яблоки под ними описали круг, и зрачки стали смотреть в обратном направлении, в сторону скользких лабиринтов, где нет «внутри» и «снаружи», «здесь» и «там», «сейчас» и «потом», а лишь беззвучный зной, рожденный тенями. Она увидела, как движется кровь в ее венах, выталкиваемая сердцем, как сокращаются мускулы, сжимаются и расслабляются легкие, как булькают соки в клетках, с помощью тока лимфы она добралась до брюшной полости, до своей пустой утробы, ощутила приятное покалывание, и слова проснулись, НАДО-ЖЕ, они толкнулись в выпуклости и углубления труб, ее матка сократилась и расслабилась в едва уловимой судороге, неожиданно для себя она испытала наслаждение, и когда смогла выбраться наружу через отверстие влагалища, по ее губам пробежала улыбка, грудь глубоко вдохнула в себя воздух, но она не задохнулась, хотя за стеклом воздух уже был зеленым и подвижным, но всё это уже знакомо до боли, и она стала ждать, приняв приближение, отдаление, рассеивание, посветление, всё как всегда и как будто навсегда, когда зеленое становится прозрачным видением зеленого… исчезновение… появление… шум в листьях деревьев, всё так же зеленых, ОНИ-НЕ-МОГУТ-БЫТЬ-ЗЕЛЕНЫМИ-ОБМАН, заиграли в голове слова-пузырьки, ведь слова знали, что листья осенние, желтые, опавшие, и пузырьки стали лопаться, зеленый воздух залил стекло, даже прогнувшись в своем напористом желании проникнуть внутрь, НЕ-ПОЛУЧИТСЯ-ОНО-ЗАКРЫТО, и она снова улыбнулась пузырькам, они — всего лишь обманные слова в воздухе, воздух в словах и воздух в воздухе, ДАЖЕ-ШУБЕРТ-НЕ-МОЖЕТ-ВОЙТИ, сообщила Анастасия кому-то где-то, довольная собственной недоступностью, и вдруг почувствовала — кто-то рядом с ней…
кто-то рядом со мной
кто-то около-я-меня-и-ее…
глазные яблоки проделали свой обратный путь под веками, перевернулись, и она совсем ясно увидела…
кто-то есть…
— Анастасия,
— О…
— Анастасия,
— Это невозможно, доктор, вы обманываете меня, этого не может быть, вы… сон мой давнишний, тогда я вас не знала…
— Анастасия.
СЕЙЧАС-Я-ЗАКОНЧУ-КАРТИНУ.
Она открыла глаза.