… а от Святого Духа оторвалось перо. Была — были — была…
Боже.
— Бог призывает прошлое назад, смотри не развороши его снова…
смотри не развороши его снова.
Вот и последняя нитка разорвана. Слегка озадаченная, Анастасия, словно только сейчас осознав, что она делает, оглянулась вокруг — убедиться, что никаких свидетелей нет, кроме птиц, пролетающих над скалами, и осторожно стала разматывать повязку. Легонько дергала каждый очередной слипшийся пласт, но крови нет, и не было, в сущности, удивительно чисто, после нескольких снятых слоев ощутила под повязкой холод. За последним прозрачным слоем ясно проступила рука, косточки, вены, ну сейчас-mo непременно заболит… и удивилась отсутствию какой-либо боли и полному бесчувствию, наконец, резко дернула, словно отдирая ленту при депиляции, нежные волоски на коже должны были бы при этом хотя бы вызвать неприятные ощущения… ничего. Осмотрела руку. Она показалась ей совсем маленькой, очень белая кожа, синеватая и морщинистая, как у старухи, ссохлась, подумала она бесстрастно, без малейшей жалости к себе, но всё ее внимание обратилось на пустое место, где должен был быть мизинец. И правда, его не было. Боже мой, его нет. Это правда. Его ампутировали полностью, до косточки ладони. Пошевелила остальными пальцами, они согнулись в суставах, мизинец тоже. Потом распрямился вместе с ними, снова согнулся, отошел в сторону, а вдруг заболит? Вполне возможно. Нет, невозможно, его нет, это иллюзия. Его нет, но он есть. В кювете, где ж еще?.. и ее охватило беспричинное веселье, вот сейчас скажу Ханне, скажу Ханне, просто ей покажу, она разволновалась, улыбнулась кому-то, наверное, Ханне, я скажу Ханне, это ведь она говорила — раз повязка тебе мешает, сними ее, я и сняла… если бы я сняла ее раньше, не упустила бы мяч…
Слова для правой руки, увидала, что левой она всё еще сжимает марлю, выпустила ее, проследив взглядом, как ветер уносит ее, словно крыло ангела, куда-то назад, за спину. Уже действительно можно было уходить… Толкнула ногой камень, прижимавший карту, он последовал за мячом, вниз по скалам, взяла карту правой рукой… и почувствовала свое полнейшее бессилие, невозможность удержать даже страницы своей melencolia и ладонью прижала карту к груди. Я могу ее выбросить, и она последует за мячом. Сестра Евдокия сказала — сожги, брось ее в море, оно растворит всё… не смогла, у меня от доктора всего лишь один лист, и я его сохраню, потому что…
Но не закончила мысль, не пояснила ее, потому что услышала какой-то шум со стороны пляжа, ветер намотал ей его на голову, обвил вокруг тела, она увидела хаотично бегущие фигуры вдали, и совсем ясно донесся жуткий, пронзительный крик. Он поднимался снизу, ударяясь о скалы, и разносился над морем, блуждая в пейзаже и настигая ее волнами. Анастасия опасно наклонилась над скалой, вглядываясь туда, откуда шел крик, и увидела, как все бегут к фьорду, где отдыхает лодка, которую держит на якоре ее же собственная тень, о Боже, сказала она, вслушалась, и крик постепенно расчленился, членоразделился на буквы и слова, и ветер донес их…
— Клав — ди — я-а-а…
Клавдия.
Кто она, эта Клавдия? Лиловые косы. Нет. Лиловая помада и косы. Да, так. Сестра Лара, вернувшись, сказала, что Клавдии в номере нет, но вещи на месте, без вещей человек не уйдет, она так сказала. А потом все забыли о Клавдии. Ее карта осталась отдыхать на стойке бара, сестра Евдокия не взяла ее, забыла… Сестра Евдокия ничего не забывает. Этого не может быть. В сущности, ее это не интересует, у нее свое волнение, ее собственное — рука. Но поскольку его нет, чтобы решать, Клавдия решила… к чертям, неужели именно сейчас… я должна думать об этом?
Анастасия повернулась спиной к людям внизу и направилась к калитке в ограде. Пошла по заброшенной дороге и на ходу еще раз подумала, а не спуститься ли ей всё же на пляж, по безопасной дороге, присоединиться… к чему? к чему присоединиться, никакого смысла, просто ее нашли, и пошла дальше к ограде. Вошла на территорию санатория, хлопнув металлической дверцей, замок в кольце звякнул. Поздно… и оставила калитку как есть — незапертой. Она пошла по аллее к входу в санаторий, совсем ясно различая свои шаги в похрустывании булыжника, шаги возвращались обратно, носками к зданию и пятками к морю, туда, сюда, щебенка скрипит иначе. Без вещей человеку не уйти, даже туфли ее оказались на месте, сказала сестра Лара, наверное, ушла во вьетнамках. Но это совсем не обязательно. Бывают и босоногие, подумала Анастасия, уставившись на собственную обувь и собственные ноги. Может быть холодно, острые грани щебенки чувствуются сквозь подошвы, может быть и ветер, и дождь, это могла быть ночь, в которой мрак неразличимо слил небо и море, всё и по-всякому может быть, но есть некоторые, они ходят босиком, и они были всегда. Сняли обувь и пошли, святая Тереза — из них. Босоногих. Она могла уведомить сестру Лару, еще когда та сказала ушла во вьетнамках, могла рассказать, и не только ей, внести сомнение… да и сейчас всё еще не поздно, это могло бы кому-нибудь помочь, ведь все так растеряны с этими картами в руках и возникшей вдруг необходимостью принимать решение, но какое решение, в сущности? никто не знает, они по-прежнему не знают, и она не знает, незнание — время для рассказов… слова для правой руки… но кому это интересно, кому это нужно, да и очень давно она не вспоминала о Терезе, и почему уже давно никто не спрашивает ее — а вы как оказались здесь? оправдываться нет смысла,