Выбрать главу

о Ханна,

Анастасия сползла вниз на красную дорожку пола, уперлась спиной в дверь, вытянула ноги вперед и замерла, хаос наконец-то окончательно победил, он перелился через край и потек из глаз, заполнив рот мутной жижей из обрывков слов, которые пытались собрать воедино образ тревоги и расчленить его в возгласе о Ханна… где ты, кто же послушает мою руку? слова хотят убедиться, что вот, всё окончилось, и я тоже должна уезжать отсюда, причем так и не поняв смысла «навсегда» Ханны, это у нее лиловые косы? нет, лиловая помада и косы, Боже, и что он думает? что себе воображает? она слышит крик, но не знает, это крик птицы или тот, другой крик, с пляжа, который говорит о чем-то неясном, непонятном, а ведь любой крик, принесенный ветром, нечленоразделен, как же мне дать ему слова и почему так важно, как он пишется?

что как пишется?

море не важно, сочинительство не важно… а что важно… важно, чтобы место Ханны не было пустым,

вот и всё, ничего другого, пустота бесконечна, пустоту нечем смутить…

О, О, О, О, О, О,

да. Это «О» должно быть написано, вспомнила она, улитка, завернувшаяся в себя, из которой, как кровавый след, тянется

пропадание

изумление

боль

погружение

радость

горе

страдание

распятие

любовь

душа

отсутствие

Отсутствие, о Отсутствие,

слова повторяются, всё те же. Слова всегда повторяются, только имена не повторяются, они неповторимы,

О Ханна… и тогда Ханна появилась. Просто возникла перед ней, она не видела, как та входила с лестницы в стеклянную дверь коридора, не видела, как приближается к ней всё с тем же воротничком из рыжей лисицы, ничего не видела, потому что хаос в душе закрывает глаза и делает их незрячими, она увидела ее прямо перед собой и одновременно с этим почувствовала, как она опускается на пол рядом с нею и берет ее руку, ту, которую она так хотела ей показать, и не просто берет, а гладит ее, это как бальзам, как крем, переливая в нее свои собственные силы, и спрашивает:

— что ты тут делаешь, Анастасия? ради бога, что ты сделала?

Ушам трудно не поверить, им веришь даже больше, чем глазам, а самая сильная вера — рука, и что она делает тут, в самом деле? Ханна оперлась спиной на дверь и тоже вытянула ноги вперед, обняв ее за плечи, ну вот, сейчас она ей скажет всё, всё ей расскажет, только вот совсем не знает, что это «всё», может быть, что-то вроде «навсегда»? она понятия не имеет, и, в сущности, ей нечего сказать, нечего, всё, что можно было бы… так ничтожно… кроме спасибо. Спасибо, что ты здесь. Спасибо, что остановила мои слезы. Спасибо, что погладила мою руку.

— но ведь ты сама мне сказала: если повязка тебе мешает, сними ее, вот, я и сняла.

— ты поэтому плачешь?

— нет, не поэтому.

Она не может сказать, почему плачет, слезы немерены, у них нет формы, текут себе и текут, их источник неясен, а слезные канальцы — резервуар, в который они втекают, чтобы найти себе путь наружу, но этот путь — полное бездорожье.

— я плачу, потому что у меня нет алиби, Ханна, я не знаю, зачем я здесь, я думала, что мое алиби — Анастасия, но сейчас я уже совсем не уверена в этом, потому что мы забыли карту Клавдии на стойке бара, я ее почти не знала, только лиловые косы, нет, лиловая помада и косы, а ночью она вышла, я совсем ясно слышала ее шаги туда-туда-и-туда, только я продолжала спать, ожидая, что она вернется в мой сон, но нет, не вернулась… я совершенно не представляю, что случилось, она пошла к лодке, той самой, что вернулась обратно в темноту, удерживаемая своей тенью, Ада правду сказала, Клавдия наверное хотела уплыть, но не смогла, нет крепче якоря, чем тень, поэтому я плачу, она даже не дождалась, чтобы ей вручили ее карту… нет, нет, я тебе лгу, что мне за дело до Клавдии, кто она мне, всего лишь две косы и лиловая помада, я плачу, потому что упустила мячик Виолы, а она мне его доверила, нет, и это не то… что мне какой-то там мячик? Виола простит… я плачу, потому что не могу расшифровать свою карту… это должно быть… всего лишь одно слово, но неправильное, вот, посмотри, посмотри внимательно, melencolia, при этом два, даже не один, двойная ошибка, о Ханна, я плачу, потому что… не знаю, почему я точно здесь, и без этого «точно» не знаю, не знаю, зачем я здесь безо всякой причины, а ведь я придумала себе такое ясное алиби, кристальное, только вот никто уже не спрашивает меня, почему точно я здесь, и я забыла это, пропустила, может быть, если бы я рассказала кому-нибудь о святой Терезе и мне бы поверили, если бы ты мне поверила… как можно верить в такое? и я вспомнила, лишь когда услышала это туда-туда-и-туда без обратного движения, и вот я плачу, потому что убеждена, что Клавдия вышла из дома босая, сейчас никто не ходит босиком… но и сейчас я лгу, лгу тебе, дело не в этом, я плачу, потому что моя рука без сил, посмотри, прикоснись к ней, прошу тебя, погладь ее еще раз, это так приятно, когда я чувствую твою руку на моей руке, я покажу тебе ее, покажу, как двигается каждый палец, только вот и после того, как я сняла эту повязку, я всё равно не смогу рассказать, да и некому, у меня нет алиби, Ханна, нет, больше я лгать не буду… я плачу, потому что…