— ты кому всё это говоришь, Анастасия?
— что?
— кому ты это говоришь?
Она очнулась. Широко открыла глаза, я широко открыла свои глаза, пелена спала, слезы отступили обратно в слезные канальцы, а потом потекли куда-то глубже, туда, откуда они возникли… неизвестно куда… она увидела, что обе они почти лежат на полу на мягкой красной дорожке, их спины упираются в дверь, а Ханна гладит ее руку, увидела и окно в глубине коридора, и на его карнизе за стеклом — птицу.
— я тебе говорю, Ханна, почему ты спрашиваешь?
— я спрашиваю, кому ты говоришь…
— я хотела показать тебе свою руку, стучала-стучала, но тебя не было, и я почувствовала себя такой беспомощной, как ребенок… а где ты была?
— в подвале,
— я слышала, там хлопнула дверь…
— да, получился сквозняк, дверь и хлопнула…
— и что ты там делала?
— убирала комнату, будет всё холоднее, вот я и убиралась там, ведь мы уже не сможем собираться на верхней террасе, мы — те, кто останется… не знаю, как это будет…
— мы — те, кто останется?
— я не знаю, кто останется…
— а что там… я однажды вошла, но ничего не увидела, пусто…
— возможно, но доктор пригласил тебя
— его нет, чтобы решать…
— я тебя приглашаю…
— не понимаю…
— неважно
— хорошо, раз я остаюсь…
Где-то внизу хлопнула дверь, послышались голоса.
— возвращаются, — сказала Ханна.
— у меня заболела спина, — сказала Анастасия.
Они одновременно поднялись, их глаза встретились, и Ханна, протянув руку, вытерла слезы с ее мокрых щек.
— так кому ты всё это говорила, Анастасия?
— я хотела показать тебе мой маленький палец, которого нет, но он двигается.
— да, вижу… только я слышу шаги, глаза у тебя совсем опухли, давай войдем внутрь…
— ко мне или к тебе?
— ко мне, — сказала Ханна.
Она вынула ключ из кармана пуловера и, повернув его в замке, открыла дверь, свет из окна им навстречу на миг ослепил их.
Когда необходимо иметь какое-то решение, его, помимо того что оно должно быть принято, нужно еще и сообщить. Совершенно необходимо понятие нужно, привязанное к точному часу, вытаскивающему из времени определенную границу, за пределами которой колебания должны рассеяться, а желание — появиться подобающим ясным образом. Но это только желательно, желание может остаться нерешительным, желание вообще размыто и легко может испариться, и только принуждение — абсолютно прозрачно, оно придает завершенность, и сестра Лара сказала
приходите в семь,
осенний предвечерний час, граница между днем и ночью, он подходит и для эпилога и для сообщения. Но эта граница нейтрально космическая, как граница между солнцем и луной, светом и тьмой, а как определить человеческую границу? в ней непременно должна быть отсрочка, задержка без перехода, пока это нужно человеку, в человеческой границе отсрочка вполне вообразима, но только благодаря способности воображения уходить от реальности, размывая ее, подпитывая и колебание, и желание, а на самом деле эта граница отмечена именно неотменяемым нужно, и с ней столкнулись люди, вернувшиеся с пляжа в санаторий, так ничего и не решив, жужжащий улей, забывшие полностью об этом возможном для них нужно, но единые в своем возгласе Клавдия, и как оказалось, что человеческую границу можно не только определить, но и перейти? но им было сказано:
приходите в семь.
Но это не ответ — а Клавдия? какое решение, какие границы, какой там точный час, какая определенность, когда Клавдия… — но о Клавдии есть кому позаботиться, они свое дело сделали, надо было раньше беспокоиться, и в подтверждение — смотрите: трое рабочих уже идут к тому месту, где Клавдия…