я думала… воображала себе…
а смешнее всего была повязка…
… но мысли, которые возникали у Анастасии и кружились в воздухе среди тайных капель, снова не пришли к своему концу, время для них еще не наступило, как и для голоса, который прозвучал в столовой и прервал их, очевидно, смущенный тишиной, но намеревающийся приземлить ее в естестве слов,
— сестра Евдокия, сестра Лара, а потом, что потом? Мы же должны решить, как…
сквозь пелену мыслей это проникло ей в уши, что как? Но сестра Евдокия остановила и голос, и вопрос,
— давайте подождем, всё отложим на потом, я, разумеется, всё вам скажу, но не сейчас,
и сняла полотенце с хлеба. И вот уже все смотрят на ее руки, как легко она ломает его, нажимает сверху одним пальцем, и он погружается внутрь, а снизу подпирает его мизинцем, легкое движение — и кусок отделяется, и ни одной крошки… вряд ли она могла бы так разламывать хлеб, без мизинца, и тайком пошевелила им, но кто знает, может, он и на месте…
… и забыла о нем. Тишина проглотила его из-за отсутствия времени, но слова «нет времени» сродни словам «всему свое время», когда-нибудь она объяснит Виоле всё, чего и сама не понимает, но сейчас всё сосредоточено в руках сестры Евдокии, где-то там, между ее пальцами течет время, потому что они — мягкие, как мякоть хлеба, разламывают его поровну, и каждый ждет свой кусок, сливаясь с ним, глаза превращаются в руки… Ада могла бы нарисовать их, все эти руки, ее руку, Ада может нарисовать и мою руку, ничего, что она не ангельская, зато раненая, она тоже смотрит со своего места, с другой стороны от Ханны и, наверное, уже их рисует, вон как подрагивает ее рука, прикасаясь к руке Ханны…
но вот отломили и последний кусок… а точно ли их посчитала сестра Евдокия?
вдруг она вспомнила о собаке,
как я могла забыть про собаку?.. один кусок, два куска, три… и когда она наклонилась над моим плечом и протянула мне мой хлеб, я спросила
— сестра Евдокия, там на улице сидит собака, она странная, больше похожа на овцу… но думаю, она здесь из-за меня, можно я ее потом покормлю? Найдется что-нибудь для нее?
— найдется, — ответила сестра Евдокия.
Свой кусок я взяла правой рукой,
всё дело — в непонимании,
подумала она. Но сестра Евдокия осталась стоять рядом, даже наклонилась еще ниже, словно для нее было очень важно, чтобы никто посторонний ее не услышал,
— я рада за вашу руку, Анастасия, потом подойдите ко мне в лабораторию, я ее смажу, у меня есть специальная мазь,
— значит, я не сделала ничего плохого?
— нет, разумеется, раз доктор разрешил…
и отошла, чтобы отдать хлеб Ханне, Аде, Мэтью…
сестра Евдокия сделала полный круг и вернулась на место, а все молча начали есть. Оголодавшие чувства приняли тепло хлеба, смешав его с ароматом липы, тимьяна… глоток… терпкий вкус лимона,
ничего не может быть лучше,
но так подумали все, не только Анастасия, и не только Ханна, и не только Ада, и не только мисс Вера, и не только Михаэль, и не только…
ничего другого и не нужно.
И в момент, когда все они положили в рот свой последний кусок, ручка двери опустилась и дверь стала открываться, кто-то явно толкал ее локтем, значит, и на последнее свободное место есть человек, но остался ли еще и кусок хлеба?
А когда дверь открылась полностью, в столовую вошел господин Дени, маленький, с огромной миской в руках, с которой свисали гроздья винограда. Солнечный, золотистый… и вместе с виноградом возник еще один аромат, он прибавился к тайным каплям, плавающим в воздухе, а господин Дени подошел к столу… лицо, похожее на череп, светящаяся улыбка… и все, еще не прожевав, наперебой заговорили,
— как это чудесно, господин Дени,
— виноград,
— этот завтрак превратился в настоящий пир, просим вас, господин Дени, садитесь,
— присоединяйтесь к нам,
господин Дени поставил миску на стол, поклонился, дернув одной рукой пуговицу своего вечного костюма,
— благодарю вас, дамы и господа, благодарю, но я не сяду, кто-то ведь должен встречать у входа, не отнимайте у меня эту честь…
Тяжело опираясь на стол, со своего места поднялся Михаэль, лишенный дополнительной опоры и предоставленный самому себе, без своего золотого набалдашника, учтиво поклонившись, он повернулся к Дени
— но, господин Дени, мы так рады, что вы здесь, все-таки… ведь здесь есть место, оставленное для именно вас…
— для меня?
— да, разумеется, оно пустует,
— нет, это не для меня, мое место у входа… а это место для Клавдии,