… Шиле, ритмичные линии в неравнодольных цветах…
… и все же это — уже комбинация, значит, она могла бы вписаться в нее или хотя бы обмануть и как-то пробиться сквозь нее… ей удалось выйти в коридор, но этот успех не принес облегчения, потому что именно там ее стало мутить, морская болезнь, но я обязательно должна дойти до кухни, пробраться… надо только сосредоточиться…
… тогда она сосредоточилась и доиграла Мендельсона до конца — холодно, абсурдно, абсолютно точно и изысканно, совсем рационально поглощенная белым пятном в первом ряду, не понимая, что это, собственно, такое…
…но тогда это не был синдром меньера, другое: какое-то простое, примитивное отвращение, след внутри корпуса скрипки, в ее полости, совсем рядом с душкой, а меньер появился гораздо позже, он лишь симптом того, другого, о чем я не могу и не хочу говорить…
… а когда люстры в зале зажглись и она поклонилась — совсем машинально, с присущей ей элегантностью, с улыбкой на губах, — то почувствовала, что ее тошнит, показалось, что растущее в ней отвращение, холодное и точное, вот-вот выплеснется из щели ее ничего не выражающей улыбки, и замерла в поклоне слишком долго, упираясь взглядом в пол, чтобы прийти в себя, чтобы преодолеть тошноту, и действительно, ей стало легче, только ужасно захотелось исчезнуть со сцены, просто уйти… это невозможно в рутине знаков… в знаках рутины… а публика хотела получить свой бис…
тогда, выпрямившись, она поискала взглядом белое пятно в первом ряду, которое так долго помогало ей сосредоточиться — оказалось, оно было не совсем белым, а цветным, только темнота в зале и россыпь черных пятен мужских костюмов ввели ее в заблуждение — это был кремовый костюм. Он был совсем не к месту здесь, слишком светлый для строгого зала, поэтому и показался ей белым… но ведь белого, в сущности, нет… это лабиринт из возможных цветов… мужчина стоял вместе со всеми, но не аплодировал, глядя на нее в упор, сосредоточенно — как и она перед этим долго смотрела на него, не сознавая этого, и наверное поэтому выделенное ею в толпе его лицо показалось ей знакомым… я его где-то видела… вдруг он сложил руки рупором, поднес ко рту… и Вирджиния своими чуткими ушами услышала:
Чакона…
Чакона?..
… это исключено, он же не велел мне играть ее…
… а нужно…
… только Чакону не играй…
Почему мне снится Вена?
Потому что она не сыграла Чакону. Она исполнила что-то из Паганини, сыграла… и ушла со сцены, еще не зная, что это навсегда…
… а ведь был совсем легкий способ добраться до кухни, она воспользовалась им в самый первый раз, когда этот меньер только появился, инстинктивно, тогда она еще не понимала, что происходит с ее телом, а нужно было добраться до телефона, ей показалось тогда, что она умирает, и совсем естественно она опустилась на пол и поползла, постепенно нащупывая ритм движения — на четвереньках, головой вперед, как младенец или животное, мне показалось тогда, что у меня отрастает хвост, но это она подумала позже, когда сознание вернулось в свое обычное состояние контакта с миром, и больше никогда не повторила этого движения, оставив его в себе как пульсирующее воспоминание, и когда однажды врач сказал ей, ну вот, вы здоровы, я же обещал вам, что вы снова сможете играть, она только улыбнулась ничего не выражающей улыбкой, потому что после такого, пережитого однажды, не выздоравливают… но не произнесла этого вслух, разумеется, как не сказала месяц назад и про каплю крови,
… ведь ее засыпает ледяная крошка (она этого не сказала),
потом ее оголит ветер,
а потом — пласт за пластом (а уж это вообще было немыслимо даже произнести),
… вот здесь обе Вены слились воедино, они вгляделись друг в друга, увидели свое отражение, и Вирджиния, пытаясь опираться руками о стены, ощупью двинулась вперед, в сущности, какая разница — на двух ногах или на четырех… после того как пространство искривилось и вертикаль опустилась вниз к горизонтальному миру, а горизонт пополз вверх, все направления вполне могут поменяться местами, отказываясь идти своим путем… и ничто на свете не имеет значения, надо лишь добраться до кухни, протянуть руку к шкафчику с лекарствами, вынуть из маленькой баночки таблетку, суметь и это сделать, сначала одно, потом — другое, то есть дважды, а потом еще одно — принять хорошую дозу, чтоб уж наверняка, чтобы голова хоть ненадолго стабилизировала предметы, ее собственные руки и ноги, и уж тогда, с совсем ясным сознанием, тщательно и точно, как и следовало бы играть, как мы сыграли Чакону тогда, в номере отеля, она взглянет одним глазом на первую Вену, другим — на вторую, а потом оба глаза посмотрят друг на друга, одна Вена — на другую, глаза в глаза… это есть единственно и только в Чаконе… или у Шиле? разорванное пополам женское тело, половинки которого всматриваются друг в друга… один пол… и еще один… наверное, у меня бред…