Роман «У входа в море» вызвал в болгарском литературном сообществе наибольшее количество споров, но не «за» или «против» — его высокая оценка была единодушной. Дискуссии велись о «ключе» к его сокровенному смыслу, и наиболее часто звучал вопрос: как роман Эмилии Дворяновой соотносится с «Волшебной горой» Томаса Манна, несколько раз упоминаемой в ходе повествования? Не является ли рассказанная подробно, день за днем, история пребывания главной героини в санатории у моря («у входа в море»), где не совсем понятно, от чего лечат и откуда почти невозможно уйти, своеобразным ремейком творения немецкого классика.
Сама писательница признавалась, что «Волшебная гора» действительно стала неотъемлемой и неслучайной частью ее книги и что она осознала свой роман как роман о времени. Но уточнила: «Время у Томаса Манна — герой в философском понимании, у меня — в религиозном. Мое время молчит. Молчание освобождает его от бремени суетного ежедневия».
Героиня романа носит имя Анастасия, что в переводе с древнегреческого значит «возвращенная к жизни», «воскресшая», и речь идет о ее времени — «пустом», остановившемся после тяжелой автокатастрофы. И о таком же остановившемся времени других пациентов санатория — Ханны, Ады, мисс Веры, Клавдии (большинство персонажей, как и во всем творчестве Дворяновой, — женщины со сложными изломами судеб). Все они, а также заботящаяся о них сестра Евдокия, живут в ожидании встречи с Доктором, который загадочно исчез в начале повествования. Доктор был их кормчим, сказавшим: «надежда есть» — надежда на душевное спасение. Стихийное бедствие изолировало санаторий от мира и превратило его из спасительного и надежного, как казалось, ковчега в неуютное, шаткое прибежище, и в этой атмосфере, в самостоятельных поисках себя и своего будущего, Анастасия и другие, кто не уехал, хотя и предоставилась такая возможность, стоически преодолевают отчаяние и неверие в себя. Они заново обретают свое время, ведь перед ними вольная морская стихия, текучая, движущаяся, изменчивая… а значит, сама жизнь, и море — символ ее бесконечности. Вход в море стал для Анастасии возвращением, а более точно — ее исцелением и духовным преображением.
У этого произведения открытый финал, контрастирующий с подчеркнутой замкнутостью более ранних книг Дворяновой. Эта открытость, вместе с мощным подтекстом многопланового и многоуровневого повествования, дает неограниченные возможности для восприятия романа, которое зависит от наших знаний о мире и от нашего личного опыта.
Тайна Эмилии Дворяновой откроется каждому — по-особому, при этом вряд ли кто-то разгадает ее до конца. Но имеет смысл откликнуться на ее приглашение к диалогу — потому что тем самым мы вступаем в пространство настоящего писателя.
Профессор Михаил Неделчев,
(Новый болгарский университет, София).
Перевод Ирины Мельниковой
P.S. Наше издание сопровождает живопись художницы Лиляны Дворяновой — дочери автора, а также ее постоянного «художественного соавтора»: дизайн всех книг Эмилии Дворяновой принадлежит ей. И именно ей, возможно, больше, чем кому бы то ни было, известна тайна Дворяновой. Ее-то она и рисует…
КОНЦЕРТ ДЛЯ СЛОВА
(музыкально-эротические опыты)
КОНЦЕРТ ДЛЯ СЛОВА № 1
Это явно Амати, звук очень закрытый, приглушенный, обращенный внутрь, с той особенной патиной, которую е-струна, если это не Амати, никогда не сможет воспроизвести, и этот трейлер звучал бы серебристо, а не нырял в матовую белизну, кремово-кружевную, словно исполненный на d-струне… но, впрочем, это вполне может быть и Гварнери, если учесть, что мягкость а обманчива и объясняется просто магией его пальцев, он так сладострастно извлекает звук, будто ласкает… это прекрасно, божественно… а у Гварнери звук бы искрил и был светло-синим… но я так и не поняла, что это за скрипка, только потому, что опоздала на пятнадцать минут, а он взбесился, даже не соблаговолил ответить на мой вопрос, причем ведь он ничего не подозревает… если бы что-то почувствовал, я бы поняла его ярость и вообще бы не спрашивала — Амати это или Гварнери… тем более, что было совсем не до вопросов — зал затих, молча ожидая начала… и только наши шаги, когда звук сорвался со струн, и этот звук просто вывернул меня наизнанку, а потом, когда он перешел в нижний регистр… струны словно натянулись у меня внутри, он так нежно гладил меня, никогда я не испытывала ничего подобного, и я ему скажу — я не хочу так больше, я уже не могу выносить его грубость, холодность, эту руку, которую он положил на подлокотник кресла между нами, так что мне приходится отодвинуться в другую сторону, чтобы не касаться его, но там наклонил голову какой-то ужасно высокий мужчина и я ничего не вижу… ладно, потерплю, а когда концерт окончится, просто признаюсь ему… я бы поспорила, что это Амати, но он непременно спросит — а на что спорим? — и будет издеваться… да и вообще, как он мог (я спрошу совсем нежно, ведь мы не только супруги, могли бы быть и друзьями: Амати это или Гварнери?) не ответить на мой вопрос, а только сощурить глаза (его самая сердитая гримаса), и всего лишь потому, что я опоздала, опоздала из-за снега… все кругом замело, но он не подозревает, откуда я приехала, мы с трудом добрались в город на машине, ничего не было видно на дороге и снежинки летали как сумасшедшие в сплошной пелене… литавры опоздали на долю секунды, но гобой почувствовал это и вовремя вступил — ничего страшного… наша машина чуть не застряла и ужасно скользила… а он, как он вернулся обратно, как вообще успел, он высадил меня на углу… а снег все сыпет и сыпет, и я представляю, как бы я осталась там, у подножия горы, и снег засыпал бы нас обоих… если честно, я бы даже пропустила этот концерт и навсегда осталась перед горящим камином, от дров отскакивали бы искры, словно воспламенившиеся снежинки, в которых я бы сгорела, потому что его руки… у этого человека совершенно гениальные пальцы, как он прикасается ими, господи, какое туше, он как будто разгадал, уловил душу скрипки, ему в ней так комфортно, что забываешь даже о его виртуозности… но все же — Амати это или Гварнери?.. я ненавижу, когда мне не отвечают, но не позволю испортить себе концерт, нужно лишь избавиться от неприятного чувства, что он рядом и излучает гнев, а ведь он сам скрипач и должен бы чувствовать душу, смягчиться, но меня это уже не волнует, и как только окончится концерт, я все ему скажу… все-таки лучше признаться во всем, хоть будет за что злиться, ведь он все же привез меня вовремя, почти к самому началу, чтобы у меня не было неприятностей, и мы даже не успели поцеловаться… я захлопнула дверцу машины и побежала — и сейчас мне как-то не по себе, словно без этого поцелуя я провалилась в неожиданную паузу, заряженную звуком тишины, и не могу оттуда выбраться… а сейчас прозвучит та самая тема, от которой мне всегда становится грустно, и он так развернул ее, раскрыл так широко, словно хочет обнять весь оркестр, просто вобрал его в свой звук, матовый, всепроникающий, этот звук захватил и меня, никогда я не переживала ничего подобного, его руки прикасаются к скрипке еле-еле — никакого усилия, никакого насилия, просто какое-то волшебство, волны следуют одна за другой… а его пиццикато сорвались вниз, а потом снова карабкаются вверх — и тут музыкальная волна как бы замирает — интересно, какие каденции он сыграет?.. разумеется, свои собственные, в них музыка так неспешно набирает силу, расширяется до тремоло, после которого он успел дождаться фразы — в невероятно выверенной паузе, чтобы подхватить ее, словно вытягивает ее из меня, боже мой, какое чувство кульминации… это потрясающе… нет, я никогда не ощущала такого слияния в конце последнего аккорда, за которым нет завершения и просто следует