как бичевала себя,
как любила Бога,
как создала монастырь, в котором все жили молча и волосы стригли так, чтобы не расчесывать их и не нуждаться в зеркалах,
а плетки всегда были под рукой… как влюбилась в Иоанна Креста, что было равносильно влюбленности в Бога, потому что скамья, на которую они садились, чтобы говорить о Нем, поднималась и парила в воздухе, и эта левитация двух тел вместе со скамьей была надежным свидетельством их любви, хотя причиной этого могло быть и что-то другое, не только любовь…
как она писала,
как писала,
как задушила в молитве ребенка своей сестры, а может быть, он задохнулся сам или его задушил Бог,
как любила Бога,
как Бог любил ее,
как она целовала его в губы,
как достигала экстаза и что точно происходило с ее телом в эти мгновенья,
как умерла от рака матки, несправедливо,
как расчленили ее тело…
Ничем из этого я не могу поделиться с Ханной, раз уж она не хочет, подумала я, и вдруг Ханна сказала, что, о да, вспомнила кое-что, но ведь Тереза жила очень давно и не может быть, чтобы я была здесь точно из-за нее, я улыбнулась, ну разумеется, я могу быть здесь из-за нее, буквально, потому что я пишу о ней, и, следовательно, это она привела меня сюда, где время необозримо, точно такое, какое достойно её, словно взяла меня за руку, сказала я, ведь человек пишет сердцем, как писала она, но ей Святой Дух спустил сверху перо, когда кружил над ее головой в образе голубя, и она поймала его рукой… нет, прямо телом своим… а мне мешает повязка, кроме того, обычно я пишу на компьютере, так что ничего не могу поймать… я сказала так и ждала, что она спросит, а о чем точно вы пишете?
— а о чем вы пишете? — спросила Ханна, но я, естественно, не могла рассказать ей всё, что написала бы, если бы не эта повязка, поэтому, подумав немного, ответила:
— о единственной счастливой любви, случившейся здесь, на Земле,
и она рассмеялась, я услышала ее смех — неожиданно сильный, звонкий, но его услышали и с соседних столов, какой-то господин повернулся к ней так, что ножки его стула проскрипели по паркету столовой, а одна дама, через несколько столов от нас, надела очки, до того лежавшие рядом с ее прибором, и, не скрываясь, стала бесцеремонно разглядывать Ханну,
— вы шутите? — произнесла Ханна, успокоившись,
— нет, конечно,
и все же мне удалось ее спровоцировать… вот только нельзя было просто так, между глотками вина и жеванием, объяснить ей, что именно я имела в виду, но она снова спросила меня, на это раз шепотом, потому что почувствовала, что после ее смеха в столовой стало тихо, я это тоже почувствовала,
— нет, вы шутите?
— ничуть, обязательно напишу,
сказала я откровенно, будто и в самом деле верю в это, даже призналась ей, что лишь жду, когда доктор мне снимет повязку, потому что левой рукой писать неудобно, буквы такие кривые, каракули-закорючки цепляются друг за друга, и мысль или теряется или запутывается сама собой, а здесь даже нет компьютера, не разрешают… пока я всё это говорила, я видела, что она наклоняется ко мне, наверное, хочет мне сказать что-то, чего никто другой не должен услышать:
— есть писатели, которые пользуются диктофоном, — прошептала Ханна, которая как будто попыталась вникнуть в проблему, не знаю только, почему она мне это прошептала, она меня удивила… мне бы и в голову не пришло — писать с голоса, за пределами букв…
— мне нужны мои пальцы, — сказала я ей шепотом, шепот заразителен… — мне нужно мое тело и знаки,
пояснила я, но она уже отвлеклась, все эти мои проблемы ее явно не интересовали или что-то другое отвлекло ее внимание, она просто выпала из разговора, сделала глоток вина, ее глаза снова стали тревожными, или мне это показалось, а ведь, в сущности, какое ей дело до моих тревог, а их у меня предостаточно, я сказала о том, как ужасно мешает мне эта повязка и как мне было бы легче без нее, и таким образом заразила ее своей тревогой, такое часто бывает, ведь все люди связаны… а лишь мгновение назад она так звонко смеялась… сейчас же ее глаза упорно вглядывались куда-то, обходя меня в миллиметре от моих висков, я проследила за линией ее взгляда — пустующий стол в центре, точно напротив, через два стола, отделяющих нас от него, мне показалось, что все вокруг тоже повернули свои головы туда же, но деликатно, незаметно, наверное, опять ждут доктора, подумала я, потому что часы в холле снова пробили раз-два-три, и удары один за другим выстрелили в пространство, раня его, неужели уже десять?.. другое, по-видимому, их не интересует… только я одна ничего не жду, не желаю ждать, этот порядок кажется мне абсолютно глупым, придет — не придет, в этом, в сущности, нет никакого порядка… если я захочу его увидеть, запишусь на прием и посещу его, не понимаю, почему до сих пор я этого не сделала, может быть, из-за того старика в холле, который сказал все непрестанно хотят с ним увидеться… мне вовсе не нужно непременно ужинать с ним, ничего не нужно, пусть только снимет мне повязку, эти ритуалы с ужинами излишни… подумаешь… выпивал глоток вина вместе с ними, какая разница, с кем ты поглощаешь еду, ведь глотать даже легче, когда ты один… и полный абсурд — вот так сидеть и ждать ради глотка вина, но Ханна ждет… в конце концов, я всего лишь пять дней назад пила с ним чай, смесь из самых разных ингредиентов, а тимьян и липа добавлялись лишь для вкуса… недопустимо, чтобы существовал порядок, при котором кто-то чувствует, что должен ждать, все чувствуют себя обязанными ждать, словно для того, чтобы испытать свое одиночество на прочность — а оно действительно вот такое — окончательное? в столовой постепенно становится все тише, да, поэтому Ханна разговаривала шепотом, люди за столами все меньше обращают внимание друг на друга, разговоры стихают, и накал звуков уже не такой плотный, море за окном совсем исчезло, лишь лунная дорожка сужается к горизонту… но луна ничего не значит, ею можно пренебречь, никто не обращает на нее внимание, может быть, потому, что доктор и всем другим говорил: море, в сущности, неважно, это он мне сказал… и сочинительство тоже, но это я знаю… для всех тут важен пустующий стол, а я просто хочу, чтобы он снял мне повязку; вот сейчас, когда он появится, я подойду к его столу и скажу: доктор, прошу вас, снимите эту повязку, она мне мешает, вы же обещали, хотя вообще-то он ничего мне не обещал, даже сказал, что в Софии доктора ничегошеньки не смыслят… или я подожду, когда он поднимет бокал для тоста, вот только не знаю, это он поднимает тост и все подходят к нему чокаться с ним или он сам подходит к каждому по отдельности, этого я не знаю… ладно, увидим, найду момент… а если скажет «нет», пожалуюсь, что повязка загрязнилась, пусть он прикажет…