Месяц спустя, Антон Ильич всё вспоминал "небо в алмазах" и странную непонятную женщину.
Тогда, вечером, Яков спросил: – Что же Вы так бедно живёте? Вам двадцать пять процентов в награду от государства полагается, двадцать пять процентов народных алмазов.
– Суетный ты, Яша, непроходный, – отвечала Ясыня. – К чему мне двадцать пять процентов, я и слова такого не знаю. А они не народные, как ты молвишь, мои камушки. Это слёзы мои. Не разумей оплошно.
– Ну, продавайте по одному. А то ведь живёте, в сказке не придумаешь, – не унимался мужчина. – Зарабатываете заговорами. Так хоть голодать не будете. Не понимаю, какой смысл держать состояние и общаться с болотными кикиморами?
– Понравились алмазики? Вижу, приглянулись. Чистые. Это ты человек гневливый, не в силу тёмный. Диамантов – палестины, поди, набери в хотенье своё, а мне моего оставь.
– Не понимаю, не понимаю, – хватался за макушку Яков Алексеевич и метался из угла в угол.
Пытливо смотрела старушка, недобро. Или света в избе было мало, но пробегала тень по жёлтому лицу, светились седые волосы, скреплённые наспех шпильками, и становилось не по себе от её лесного вида. " Что пытаешь, что ведаешь? Не зарься на чужое".
Бежал ручей по камням, бился в края, гасло небо в алмазах…
Антон Ильич встал из-за стола и раздвинул шторы. Августовское утро занялось дождём и с календаря упал день 21 – й.
– Антон Ильич, Антон Ильич, – ревел Яков Алексеевич, протискиваясь в парадную дверь, прикрытую двумя высоченными, бесшеими людьми.
– Пропустите, пропустите его, – кричал в ответ учёный, хватаясь за протянутую руку. – Это ко мне.
Протиснутый и каким-то чудесным образом спасшийся от толпы мужчина, хлопнул дверью с табличкой.
– Раздевайтесь, Яков Алексеевич. Проходите.
Хозяин квартиры, запыхавшись и приложив руку к сердцу, расположился в кресле.
– Ну что, как Вам нравится?
– Тяжёл посох славы.
– Э-э.
Зонтик вскочил в стойку, фетровая шляпа слетела с одутловатого лица и проводило то намокшим взглядом.
– Дождь.
– Что дождь, дорогой мой. Я выйти не могу. Второй день под окнами дежурят. Невообразимо.
Яков Алексеевич потряс головой, и капли упали на плечи новенького костюма.
– Откуда они узнали, не пойму.
– Я ничего не рассказывал, – испугался пришедший и покраснел так густо, что серые глаза превратились в отсвет марева.
– Да не в Вас дело, милый, – махнула рука. Она протянула пачку вчерашних газет и улеглась на подлокотник. – Не в Вас. Эти принесли. Очень любезны.
Яков Алексеевич посмотрел в сторону двери и наугад открыл первые страницы. На всех листах огромные чёрные заголовки подпирали любительские фотографии. «Доктор с друзьями», «Кашуба за работой», «Алмазный принц», «Дело о кимберлитовых пробирках».
– Какие, к дьяволу, пробирки? – по ходу читая, пробурчал Яков Алексеевич.
– Трубки. Вероятно, девчонка какая-нибудь писала. Ей что трубки, что пробирки, разница небольшая, а то и вовсе никакой. Самое интересное, даже на доклад заявку не подал. Каким образом?
– Я тут подготовил, что Вы просили, – начал ученик, когда в прихожей раздался звонок.
Вошедшие, похожие на одно лицо, как сиамские близнецы, представились кратко. Они не стали раздеваться и задерживаться, по всему, не собирались.
– Нам хотелось бы поговорить с Кашубой. Вероятно, это Вы?
– Чем могу? – насторожился пожилой человек.
– Вот и прекрасно.
– Чем могу быть полезен? – нервно спросил Антон Ильич, глядя на отражение в зеркале. Посетители не казались людьми симпатичными.
– Только одним. – Первый скользко улыбнулся и снисходительно взглянул на учёного. Его маленькие чёрные глазки на лоснящемся личике перебегали с ботинок «коллеги» на свои ручки с отшлифованными ногтями.
– Прошу вас.
Голос в прихожей глухо падал на ковёр. Многого аспиранту не удалось расслышать, а когда внезапные посетители прошли на кухню, звуки и вовсе смолкли. Так продолжалось минут десять.
После их прошествии, в полном молчании гости ушли, а Антон Ильич, глубоко дыша и закрывая время от времени мутные глаза, вернулся в комнату.
Он ничего не объяснял, только повторял нелепые бессмысленные фразы. Молодому, в золочёной оправе показалось, что пингвинье тело учителя, переместившись на диван, вот-вот опрокинется, как переполненный сосуд.
– Двадцать лет. Двадцать. Паразиты. Завтра же будет доклад. Завтра же! У Вас всё подготовлено, Яша? – Тяжело встав, Антон Ильич уставился на глупую настенную картинку.
– Да, будьте спокойны.
– Спасибо, друг мой. На кого ещё надеяться, если не на единомышленников? Государство разработает эту трубку, и все мы будем богаты, Яша. Вы, я… Я больше не буду писать на обложках, больше не буду просить денег взаймы, это стыдно, Яша, так стыдно, – человек опустил глаза. – Я ещё знаю, – вдруг словно вспомнил и по-мальчишечьи схватив за рукав, потащил Якова к разостланной на столе карте.