21 июля восставшие сдались Германской комиссии военнопленных номер четыре. Балк обещал жизнь, обозначив свою позицию, как "вооруженный нейтралитет". 22 июля мятежники были переданы советским властям.
"Машенька, девочка моя. Всё еще надеюсь, что ты вернешься. А может быть ты уехала, только забыла меня предупредить? Дай-то бог. Не знаю, к кому меня причислят, может, к сочувствующим, и освещение улиц сочтут варварством и способствованием белогвардейскому движению.
Мне сейчас сложно. Не потому, что всё кончилось так, не от одиночества, за последние дни мы привыкли друг к другу. От того, что уверовал в счастье под обстрелом.
Родная, я говорил, что мы не увидимся. Я врал. Не верь мне, не верь. Это неправда…"
Двадцать третий день июля приполз голодным псом и новыми поражениями.
Звягинцев всё знал. Знал, что мятеж закончится и для него, и очень скоро, знал, что Светланка в безопасности, а он, видимо, плохой отец, и что не напишет больше ни одной строчки, но сумеет всё объяснить Маше, когда они встретятся.
– Да-да, – мысленно говорил он себе. – Трудно. Скоро будет легче. С кем не бывало? С кем.
Психи ходят парами
Психи ходят парами, сидят по трое, спят в палате.
Их много. Четыреста пятнадцать.
В утреннем воздухе раздается звук просыпающегося хоздвора, и по склону в ложбину отдаляясь и сливаясь в один гул, уносится песня бабы Поли.
«Живут люди, маются», – думает Поля.
Как четки перебирает проходящих через Успенское. Здоровых и больных.
Амросич усерден, коренаст и спокоен. Большая лобастая голова чуть наклонена к плечу и такое впечатление, что он всегда к чему-то прислушивается.
Он столярничает, проводит электричество, роет канал и заготавливает дрова на зиму в любое время года. Амросич моложав, хотя одна рука висит плетью. Добр к птицам, потому что «на могилку прилетают».
Однажды его странная любовь к труду и нелюбовь к Вере Семеновне – заведующей по части трудотерапии, привели к разногласиям. Разночтения оказались глубоки и неразрешимы. Потому Амросич взял да и вырвал огромный штырь из запаянных «навеки» ворот.
Увидев бегущего на нее с двухметровым куском вырванного железа Амросича, Вера Семеновна удивилась. А после, подняв широченную тяжелую юбку, закричала что есть мочи.
В легкости ее бега угадывался испуг. А поскольку никто и никогда не видел женщину убегающей, первые минуты наблюдения непростых человеческих отношений прошли в некоторой растерянности.
Амросича связали, успокоили. Ворота запаяли.
Она упряма и молчалива. Часто смотрит исподлобья. Лицо ассиметрично, одна бровь выше другой.
Валя – гордость палаты двадцать три. Потому что каталась на пароходе имени Федора Шаляпина.
Валя выглядит вполне счастливой. Она участвует в инсценировках, посвященных соседнему дурдому, клеит костюмы, смешивает угольную сажу с вазелином и очень переживает, что у нее нет детей.
Валя послушно встает в восемь часов, когда все встают с семь, на занятиях по уходу за собой задает вопросы, заносит ответы в блеклую желтую тетрадь.
Однажды, Валя единственная удостоилась выхода «в город» на празднование очередного юбилея.
Позвонила через пять дней.
– Валька в Астрахани.
– Где?
– В Астрахани, – предавали из уст в уста больные.
Слово «Астрахань» перекатывалась горошиной на языках. Что-то было в нем от астры и хана: цветочное и богатое. А один псих вспомнил, что там растут полосатые арбузы.
Валя доехала на «Федоре Шаляпине» с массой впечатлений. Узнав, что обратно не повезут, огорчилась.
Добралась до милиции, доложила – Дура я. В прямом смысле.
Еще через день сотрудники Успенского зацелованные и смущенные везли Валю домой. Больше она в город не просилась. Стеснялась.
Если можно давать определение психам, то Гоша – воплощение небесной любви. Ибо только она безрассудна и бескорыстна. Любишь и себя, и жучка-паучка и мусор, брошенный мимо урны.
Гоша большой. Его фигура выделяется не фоне прочих. Сильные руки чуть длинноваты, а их разбалансировка делает Гошу похожим на мельницу.
Природа наградила его быстрорастущей щетиной и голубыми глазами. Они блестят, глядя в лицо любому. Гоша всей душой верит тому, что ему говорят. Даже чужие.
Каждое утро он напрочь отвергает шапку и надевает косынку. Он любит халаты до пят, и на улицу выходит непременно в них.