– Я тебя лю лю, – говорит Гоша. Буква «б» между двумя «лю» улетает к звездам.
«Я тебя лю лю» выучили все, к кому Гоша обращался со взглядом полным нежности.
Оля любит курить. От курения у нее коричневые пятна на пальцах и коричневые зубы. Оля разговаривает холодящим тоном в минуты сильной нерешительности. Ей тридцать. Она курноса и злопамятна. Широкой кости. Любит синий цвет.
Оля верит, что поддерживать друг друга можно только когда хочется курить.
Однажды Оля скурила трудовую книжку Алевтины Георгиевны, чему способствовала открытая дверь в канцелярию и распахнутый настежь сейф отдела кадров.
С тех пор во исполнение приказа под угрозой дисциплинарного взыскания сейф закрыт.
Курит Оля часто и много. Намедни, когда обнаружилось, что курева нет, Оля скрутила «козью ножку», затолкав туда вату, выдернутую из матраса. Курила недолго. До задымления.
Юля дама воспитанная, интеллигентная. Она любит рисовать пейзажи и зубы в стакане. Она радуется всякий раз при виде мыша, каких на хоздворе стаи. Только на первый взгляд Юля кажется безобидным существом.
В черной телогрейке и с серебряным новогодним султаном Юля ходит гордо.
Однажды ей сказали, что она набрала в рот говна и плюнула. Сказали образно, а Юля стала задумчивой.
Уже вечером она собрала свое дерьмо и спрятала его под подушку.
При первом утреннем обходе запах стал ощутимо заметен, делая воздух неприятно удушливым.
Лицо главврача выглядело землянистым вроде как после нездоровья. На тонких губах поселилось выражение далекое от благодушного.
– Пахнет не вкусно, – пожаловались психи.
Илья Антоныч обещал разобраться.
Это продолжается каждое утро. Он направляется к дверям и ему вдогонку летит очередное дерьмо, набранное Юлей в рот.
Теперь в Успенском «плеваться дерьмом» не метафора.
Издали Петя напоминает мальчика. Худого и бледного. Высокий, неслаженный, непропорциональный. Он ходит, смотря себе под ноги и пугается, когда его окликают.
Петя хочет быть грозным и глядеть в лица людей так, будто жалеет их.
Однажды Петя взял в методическом кабинете приложение к «Российской газете» с последними публикациями законов. Принес через день. Сказал – понравилось. На вопрос: что это за кресты и цифры напротив опубликованных актов, ответил:
– Крестик – закон для освящения. Цифра – время. Когда читать начал и кончил, – удивляется Петя недогадливости. – Пять восемнадцать и девять двадцать три.
Еще через неделю Петя попросил Конституцию.
– Зачем тебе, псих, Конституция? – спросили другие психи.
Петя ответил, что хочет знать свои права.
Через час Петя вернул книгу на место и на сомнения в успехе, возразил – «и прочитал и выписал».
Их четыреста пятнадцать. Они устраивают новогодние праздники и ездят в соседний дурдом.
Там по воскресеньям дискотека.
Рита
Когда-то она была сказочно красива. Когда-то у нее был венгерский шкаф.
Тома мыслей пылились за ажурным витражным стеклом и акварельный портрет не находил достойную оправу.
– Два высших образования, – говорила Рита, – не позволяют отдать предпочтение дубу. От него бывает моль.
Салют над рекой, взгляд с теплохода, берег крутого склона, и колокольни с башнями в вызывающе сусальном золоте тонущего дня.
Гладкий, добрый, сытый Андрей Николаевич приобнимал Риту бережно. В теплой июньской ночи не было заметно, как трясутся его щеки, как дрожат пальцы холеной, не работавшей никогда руки.
– Чем красивей салют, тем горестней прощанье, – мурлыкал Андрей Николаевич, бросая сигарету за борт.
Замечено: неприятности всегда сваливаются снегом на голову. Хоть на экваторе – а снегом.
Спустя время, девочки перестали хотеть быть похожими на Риту Виноградову, а женщины – называть ее бля..ю.
– Не огорчайтесь, Рита, – успокаивал Андрей Николаевич, целуя руку и вытирая губы. – Моя жена дорога мне имуществом и карьерой. Я не слесарь Козлов. У меня не может быть мнения.
– А чувства у Вас быть могут? – накручивала бигуди Рита.
Скоро Андрей Николаевич сбился со счета вопросов. Все они остались на Ритиной голове под новым из Марокко платком.
После нашествия татаро-монгол с их пельменями и матом, и после ухода поляков главная площадь города хранила тайны. Открытием стало первое Ритино выступление.
Соборное место, оглашаясь то воем сирен, то скрипом тормозов, дивило новой легендой. Именно там, где каждый час звонят колокола, а туристы щелкают фотокамерами, высыпая из долговязых автобусов, женщина читала стихи. Она взбиралась на постамент памятника Тухачевскому и начинала декламацию в лучших традициях театральной школы. Она плакала и смеялась. Казалось неважным, что от этих слез не плавилось олово, а от смеха никто не прожил бы лишние пятнадцать минут, что-то в этом было.