Повернувшись к Ван дер Люббе, Димитров сказал:
— Глупый Ван дер Люббе не мог знать, что, когда он делал свои неловкие попытки поджога в ресторане, в коридоре и в нижнем этаже, в это же самое время неизвестные, применив горючую жидкость, о которой говорил доктор Шатц, совершили поджог пленарного зала.
Ван дер Люббе начал смеяться. Вся его фигура сотрясалась от беззвучного смеха. Внимание всего зала, судей и обвиняемых обратилось на Люббе. Председатель явно смущен. Что с Люббе, может быть, наступает просветление в его помраченном сознании? Может быть, завтра всему миру станет известно, что несчастному Люббе действительно давали специальное наркотическое средство, как это утверждала «Коричневая книга»?[37]
Димитров, указывая на сотрясающегося в идиотском смехе Ван дер Люббе, заканчивает свою мысль:
— Неизвестный провокатор позаботился обо всех приготовлениях к поджогу. Этот Мефистофель сумел бесследно исчезнуть. И вот здесь присутствует глупое орудие, жалкий Фауст, а Мефистофель исчез.
Вновь повернувшись к суду, Димитров воскликнул:
— Кто такой Ван дер Люббе? Коммунист? Отнюдь нет! Анархист? Нет! Он деклассированный рабочий, он бунтующий люмпен-пролетарий, тварь, которой злоупотребили, которую использовали против рабочего класса. Нет, он не коммунист. Он не анархист. Ни один коммунист в мире, ни один анархист не будет вести себя на суде так, как ведет себя Ван дер Люббе. Подлинные анархисты совершают бессмысленные дела, но на суде они держат ответ и объясняют свои цели. Если бы какой-нибудь коммунист сделал что-либо подобное, он не молчал бы на суде, когда на скамье подсудимых сидят невинные. Нет, Ван дер Люббе не коммунист, не анархист; он орудие, которым злоупотребил фашизм'.
Бюнгер посмотрел на часы.
— Когда вы намерены кончить свою речь?
— Я хочу говорить еще полчаса. Я должен высказать свое мнение по этому вопросу…
— Нельзя же говорить бесконечно!
— В течение трех месяцев процесса вы, господин председатель, бесчисленное множество раз вынуждали меня к молчанию, обещая, что в конце процесса я смогу подробно говорить в свою защиту. И вот пришел этот конец, но вопреки вашему обещанию вы снова ограничиваете меня в моем праве говорить.
Ответив председателю, Димитров сразу перешел к делу:
— Поджигателей искали не там, где они были, а там, где их не было. Их искали в рядах компартии, и это было неправильно. Это, дало возможность истинным поджигателям исчезнуть. Решили: раз не схватили и не посмели схватить истинных виновников поджога, то надо схватить других, так сказать, эрзац-поджигателей рейхстага…
— Я запрещаю вам это! — обрывает Димитрова председатель. — Я даю вам еще десять минут.
— Я имею право вносить и мотивировать предложения по поводу приговора, — возражает Димитров. — Верховный прокурор в своей речи рассматривал все показания коммунистов как незаслуживающие доверия. Я не занимаю подобной позиции. Я не могу утверждать, например, что все национал-социалистские свидетели — лжецы…
— Я запрещаю вам подобные злобные выпады!
— Но разве не знаменательно, что все главные свидетели обвинения — национал-социалистские депутаты, журналисты и сторонники национал-социализма?
Бюнгер вновь поглядел на часы. Ну, разве можно с этим человеком справиться? Вот он опять говорит:
— Полицейский чиновник Гелер цитировал здесь коммунистическое стихотворение из книги, изданной в 1925 году, чтобы доказать, что в 1933 году коммунисты подожгли рейхстаг.
В зале послышался смех. Димитров переждал и продолжал:
— Я позволю себе также процитировать стихотворение величайшего поэта Германии Гете:
37
«Коричневая книга о пожаре в рейхстаге и гитлеровском терроре» была издана летом 1933 года в Париже немецкими антифашистами. В ней были собраны документы, изобличавшие германский фашизм и свидетельствовавшие о полной непричастности Г. Димитрова и Компартии Германии к поджогу рейхстага. «Коричневая книга» сыграла большую роль в кампании за освобождение Димитрова. Книга была переведена на 17 языков. В ряде стран она распространялась нелегально. Для Германии, например, было выпущено специальное издание карманного формата под названием «Герман и Доротея», Вольфганг Гете».