— Держись, кум!
— Гуляй, сват!
— Быстрей!
— Быстрей!
Заливается гайда, не отстает кларнет. Весь эшелон пришел в движение. Повставали солдаты в соседних вагонах, посбрасывали плащ-палатки, уставились на танцующих. Залюбовался и тот, в гражданском платье, что ехал в классном вагоне. Уже давно догорела его сигарета, а он все стоял у окна. Буйная музыка и разудалое солдатское веселье унесли его к чему-то милому, родному, близкому…
— Поручик! — прозвучал раздраженный голос полковника.
Из соседнего купе выскочил молодой офицер. Щелкнув каблуками, он ответил:
— Прикажите, господин полковник!
— Пусть замолкнет эта гайда.
— Слушаюсь, господин полковник.
— И чтобы никакого шума, никаких криков! Понятно?
— Понятно!
Поручик бросился выполнять приказ.
Гайда и кларнет замолкли. Стихли крики. Слышался лишь стук колес да шум летевшего навстречу поезду дождя.
Эшелон прибыл на станцию. К вагонам бросились десятки солдат-отпускников, возвращавшихся на фронт. Они лезли в вагоны, кричали, ругались, подбрасывали друг другу мешки, ранцы… За несколько минут перрон опустел. Только трое солдат со своим еще хромавшим после ранения товарищем суетились возле вагонов, сопровождаемые маленькой женщиной с ранцем хромого. Всюду им говорили: «Нет места, идите дальше!»
Прозвучал паровозный гудок. Боясь остаться, солдаты полезли в офицерский вагон. Женщина подсаживала хромого.
— Поднимайся, Станко, а то поезд уйдет.
Товарищи, раньше забравшиеся в вагон, помогли Станко подняться. Успел он только жене руку подать, как поезд тронулся.
— Идите сюда, молодой человек!
Станко обернулся и увидел незнакомца в гражданском костюме.
— Да, да, берите ранец и идите сюда.
Станко направился в вагон.
— Холодно? — спросил штатский.
— Холодно. Дождь… Целую неделю льет не переставая.
— Давай твой ранец и входи в купе, присядь.
Станко поглядел недоверчиво.
— Входи, входи. Не бойся.
Солдаты, товарищи Станко, стоявшие в тамбуре, поглядывали удивленно. Станко вошел в купе, сел на мягкий диван, и его стало клонить ко сну. Только было он задремал, как из соседнего купе послышался шум. Показался полковник.
— Поручик! Как эти солдаты попали в офицерский вагон?
— Не знаю, господин полковник!
— Кто же знает? Узнайте, кто они, из какой части.
— Слушаю!
— И сейчас же выбросьте их из купе. Понятно?
— Понятно, господин полковник. Солдат, встать!
Солдат вытянулся.
— Марш за мной!
В чистом вагоне опять стало тихо и просторно.
— Вы не правы, господин полковник, — сказал штатский. — Солдат ранен, вы не имеете права его прогонять. Он простудится под дождем. Да и его товарищи тоже… Чем они вам помешали?
Полковник зло сверкнул глазами, хотел было не отвечать, но не сдержался:
— Кто вы такой? Кто вам дал право вмешиваться в дела военных?
— Я народный представитель, депутат!
— Народный представитель?..
— Да. И я хочу вам сказать, что то, что вы сделали, — это преступление…
— Не ваше дело судить, что преступление и что нет! Кто вы такой, еще раз вас спрашиваю?
— Я же вам сказал. Я депутат. Зовут меня Георгий Димитров. Член Болгарской рабочей социал-демократической партии тесных социалистов. Что еще хотите узнать?
— Ничего мне больше не надо! Мне уже ясно, кто вы такой! Вы еще ответите за свой поступок перед военным судом!
— А вы ответите за свой поступок перед народным судом.
Взбешенный полковник ушел в купе, хлопнув дверью.
Димитров подошел к окну. Ветер стих. Дождь уже не хлестал по вагонам, а падал с легким шелестом. Надвигались вечерние сумерки. С открытых платформ не слышалось ни звука. Казалось, там все вымерли.
ВСТРЕЧА ВО ФРАКИИ
Димитров прибыл в Ксанти, в прифронтовой город[20]. На вокзале его встретил молодой телеграфист из штаба армии. Вместе они отправились в конец города, в дом рабочего-табачника.
Комната была пустой. По соседству с ней плакали дети, кашлял старик. В окно был виден тесный дворик, за которым поднимался громадный табачный склад. Серые его стены напоминали тюрьму, навевали тоску.
Димитров поставил чемодан, присел на низкую деревянную кровать и стал ждать. Люди, которые должны были прийти, все еще где-то задерживались. Димитров поглядел на часы, ему казалось, что он уже давно здесь сидит. Поднялся и стал беспокойно ходить по комнате. В дверь трижды постучали, и в комнату вошел телеграфист.
— Все здесь, товарищ Димитров.
— Сколько их?
— Четверо.
— Пусть войдут.
Телеграфист ввел своих товарищей. Среди них был один офицер — майор действующей армии, в походной форме.
— Здравствуйте, товарищи! — приветствовал Димитров. — Прошу садиться.
Расселись — кто на кровати, кто на единственном стуле; Димитров устроился на своем чемодане, вынул записную книжку.
— Принес я вам большие новости, товарищи. В России произошла социалистическая революция. Там власть перешла в руки рабочих и солдатских Советов… Во главе Советов стоит партия большевиков, партия Ленина… Хозяева положения — рабочие и крестьяне. Идея социализма стала реальным делом. А это факт огромного исторического значения для дальнейшего развития событий во всем мире, а также и у нас в Болгарии… Перед нами стоят важные и ответственные задачи. В связи с этими событиями наша партия выпустила воззвание к рабочим и мелким собственникам в городах и селах. Позвольте мне, товарищи, прочесть это воззвание…
Димитров вынул из кармана листовку и начал читать:
— «Рабочие и мелкие собственники в городах и селах! Кровавая война продолжается, а вместе с ней продолжается и страшное истребление, физическое и моральное истощение и разорение трудящихся в городе и селе. Ужасы войны растут: каждый день пирамида человеческих жертв увеличивается, неимоверно растет число калек, нетрудоспособных, вдов, сирот… Редкий среди нас не оплакивает близкого человека, преждевременно погибшего на войне…»
Слушатели жадно ловили каждое слово.
— «Что сделали и что делают в эти страшные дни всенародного бедствия те, кто создал этот ад? Что делает правительство, Народное собрание, буржуазные партии и сам класс капиталистов, фабрикантов, предпринимателей и торговцев? Ответ один: в эти три года они заботились только о себе — о своих «великих» завоевательных планах, о так называемом «национальном объединении», о своих колоссальных прибылях, спекулянтских сделках, которые достигли таких громадных размеров благодаря войне…»
Димитров поглядел в окно.
— Будьте покойны, товарищ Димитров, — сказал офицер, — мы поставили охрану.
Димитров продолжал медленно и отчетливо:
— «Где выход из этого ада? Только в немедленном всеобщем мире! Мы уже имеем пример такого освобождения. Это пример наших братьев — русских рабочих и крестьян. Одним ударом они сбросили и послали к чертям коронованного кровопийцу Николая и всю его гнусную свору палачей. Теперь русские рабочие и крестьяне, сбросив с шеи ярмо политического рабства, устремили все свои усилия к тому, чтобы освободиться и от экономического рабства… К этому направлены сейчас усилия русских рабочих и крестьян. Такова ныне основная цель русской революции. Но для того чтобы успешно завершить свое экономическое и политическое освобождение, русским рабочим и крестьянам крайне необходим немедленный мир. В лице своего Совета Народных Комиссаров они обратились ко всем народам, воюющим и нейтральным, и открыто им заявили, что русский трудовой народ хочет демократического мира — мира без аннексий и контрибуций, предоставив каждому народу определить свою судьбу…»
Димитров отбросил упавшую на глаза прядь волос и стал читать дальше:
— «Надо понять, что в Болгарии не будет настоящей народной свободы и самоуправления до тех пор, пока судьба болгарского народа находится (в руках одного или нескольких лиц, пока болгарский народ используется кучкой капиталистов только как пушечное мясо, как рабочий скот, обложенный налогами, пока на его шее сидит навязанная свыше военная, административная и судебная бюрократия, которая, вместо того чтобы быть слугой народа, считает себя его хозяином. Болгарский народ станет только тогда свободным и полным хозяином себе, когда из управляемого станет самоуправляющимся народом…»
20
Еще в октябре 1915 года в Салониках (порт на Эгейском море) высадились англо-французские войска Антанты. Против Болгарии образовался новый фронт — Салоникский. В расположение болгарских войск, стоявших на этом фронте, и прибыл Г. Димитров под предлогом обследования положения рабочих-табачников в районе городов Ксанти и Драма.