— А где дочь твоя, Иван? Поправилась?
Стрелочник растерялся: «Кто ему сказал?»
— Был врач?
— Нет, товарищ Димитров.
— Надо вызвать. Где она лежит?
— Здесь! — стрелочник открыл дверь в кухню. Было там душно, тускло горела свеча. Возле ржавой печки на деревянной койке лежала больная. Рядом сидела мать.
Нищета удручающая. Димитров и Коларов, тяжело вздохнув, тихонько прикрыли дверь. Уходя, они дали стрелочнику деньги на врача. А на другой день в дом стрелочника неизвестные люди принесли куль угля и мешок муки.
Правительство принимало все меры, чтобы сломить сопротивление забастовщиков. Пыталось своими людьми заменить стачечников, но из этого ничего не получалось, по неопытности штрейкбрехеры только ломали машины. То сошел с рельсов поезд, то взорвался котел испортился телефонный аппарат, вышел из строя телеграф… В правительстве царила неуверенность, но оно, видимо для собственного успокоения, выпускало бюллетени, в которых провозглашалось:
«Порядок восстанавливается, завтра в стране выйдут тридцать поездов. Стачечники капитулировали! Локомотивы в полной исправности… поезда идут…»
Но поезда не шли. Они стояли, засыпанные снегом, на глухих перегонах, на замерших станциях. Молчало все, молчали телеграфные и телефонные аппараты, не слышалось паровозных гудков, лишь только зимние вьюги свистели в проводах среди глухих полей… В поздние ночные часы злоумышленники отвертывали на путях гайки, резали телеграфные провода, чтобы потом обвинить бастующих. Мрак и подлость сгустились над Болгарией. Откуда ждать просвета?
Только Коммунистическая партия защищала борющихся. Только депутаты-коммунисты требовали от правительства рассмотрения и удовлетворения требования стачечников. Но правительство отвергло запрос коммунистических депутатов и заявило, что оно будет вести борьбу с забастовщиками до конца. Оно объявило вне закона всех коммунистических руководителей. Установило награду за их поимку и передачу в руки властей.
В знак солидарности с железнодорожниками объявили стачку перникские шахтеры и портовые рабочие. Число стачечников росло. Росли и бедствия. Но трудовая Болгария не оставляла борющихся. Потекла помощь деньгами и продуктами из Плевена, Варны, Русе, Сливена, Пловдива. Народ собирал для бастующих муку, сало, фасоль… Каждую неделю рабочие отчисляли в фонд бастующих однодневный заработок, а служащие и лица свободных профессий давали, сколько кто мог. В кассы стачечных комитетов стекались сотни тысяч левов.
В поддержку железнодорожников была объявлена всеобщая политическая стачка. Продолжалась она целую неделю — с 29 декабря 1919 года по 3 января 1920 года. В ней приняла участие вся трудовая Болгария, бастовали даже учителя начальных школ и гимназий.
Центральный профессиональный совет в своем обращении к участникам забастовки солидарности, обращении, написанном Димитровым, заявлял:
«Центральный профессиональный совет приветствует в вашем лице болгарский рабочий класс, который отозвался на его призыв и ценой больших жертв и лишений проявил братскую солидарность с железнодорожниками, почтово-телеграфными работниками и другими государственными служащими…»
Стачка железнодорожников продолжалась пятьдесят пять дней. Она была провалена слугами правительства, которые пробрались в ряды организации паровозников и в верхушку союза почтово-телеграфных работников.
Но, несмотря на поражение, рабочий класс вышел из столкновения с буржуазией еще более закаленным, готовым к новым битвам. Стачка транспортных рабочих была генеральной репетицией революционного пролетариата. Об этой стачке Георгий Димитров написал специальную брошюру «Поражение и победа», в которой говорилось: «Громадны, с другой стороны, ее уроки. Сами по себе они уже настоящее завоевание как для непосредственно участвовавших в борьбе рабочих, так и для всего пролетариата и представляют ценный капитал для будущих пролетарских битв»,
НЕУЛОВИМЫЙ
Полиция настойчиво искала Георгия Димитрова. Все сомнительные с ее точки зрения кварталы Ючбунара и около вокзала подвергались обыску по нескольку раз в день.
Враги осыпали его клеветой. Все, кто еще недавно призывал власти подавить забастовку, «покончить с большевистской заразой», теперь проливали крокодиловы слезы о «несчастных обманутых рабочих». В газетах тех дней часто можно было прочитать:
«Где вы теперь, подстрекатели и преступники? Почему оставили рабочих одних переносить последствия вашей безумной авантюры? Где ваша революционная доблесть? Почему не появляетесь перед уволенными железнодорожниками? Где вы, самозванные вожди рабочего класса?»
Так писали хозяева и увольняли каждый день сотни участников стачки.
Расправа ожидала и служащих Софийской общины. Георгий Димитров еще с 1914 года был советником (депутатом) общины от рабочих столицы. В ту пору, когда Совет общины принимал репрессивные меры по отношению к служащим, участвовавшим в забастовке, Димитров находился на нелегальном положении, а потому, естественно, не мог открыто выступить в их защиту. Этим и воспользовались, чтобы дискредитировать рабочего депутата, рабочего вожака, коммуниста. Газеты в те дни лицемерно писали:
«Где ты, Димитров? Почему не являешься, чтобы защитить служащих общины? Как выдерживает твоя совесть страдания матерей и детей, которые по твоей вине стоят сегодня на улицах голодные? Неужели не слышишь их воплей?»
12 февраля 1920 года Совет общины собрался на заседание. В залитом ярким летним солнцем зале за длинным столом восседали господа советники. Заседание еще не открылось, а советникам не терпелось высказать свое мнение по главному вопросу повестки дня:
— Если сегодня не уволим, то завтра они сядут нам на головы!
— Пусть Димитров берет на себя их грех. Почему не идет спасать их? Боится! Спрятался, как мышь под полом.
— Таковы все они, наши революционеры. Им бы собирать деньги, а пляшут пусть другие.
На председательском месте появился кмет строгий и важный.
— Господа советники! Вы призваны решить очень важный вопрос, вопрос об увольнении служащих, принимавших участие в транспортной стачке. Мы считаем, что этот вопрос должен быть решен немедленно, хотя некоторые советники и отсутствуют… Известно, что советник Димитров, несмотря на неоднократные приглашения, не явился на заседание. Очевидно, он боится занять сторону увольняемых… Но мы не можем тянуть с решением столь жизненного вопроса, мы обязаны действовать быстро и строго. Итак, я приступаю к голосованию…
В этот момент дверь раскрылась, и в зал вошел Димитров.
— Я здесь, господа!. Напрасно вы меня обвиняете. Я также буду голосовать, только не за увольнение служащих, а за оставление на работе.
Кмет от неожиданности растерялся.
— Димитров, откуда вы взялись?
— Это неважно… Я пришел, чтобы защищать интересы служащих общины. Каждый, у кого есть совесть и чувство гражданского долга, также проголосует за оставление их на работе. Подумайте только, господа советники, сколько несчастных семей будет выброшено на улицу…
— Димитров, прекратите вашу пропаганду! Для нас вопрос ясен.
— Знаю, господин кмет, что для вас вопрос ясен, но я говорю не для вас и не только от своего имени…
— Никто вас не уполномочил говорить от имени других!
— Я говорю от имени моей партии! — ответил Димитров.
Кмет незаметно подал знак вызвать полицию. Полагая, что теперь все станет на свое место, кмет, успокоенный, обратился к присутствующим:
— Господа советники! Так как вопрос исчерпан, я — предлагаю перейти к голосованию. Итак, кто за увольнение служащих общины, участвовавших в стачке? Поднимите руки.
Кмет первым поднял руку. За ним последовали еще несколько человек из сидящих в первых креслах. Другие смущенно глядели на Димитрова.
— Прошу, господа! — поторапливал кмет.
Советники молчали.
— Кажется, за это голосовать никто больше не хочет, — заметил Димитров.
— Соблюдайте тишину! — ударил в звонок кмет. — Разговоры не нужны!
Подсчитали голоса.
— А теперь кто за возвращение на работу, против увольнения стачечников и мятежников, зараженных большевистской заразой, разрушителей государственного строя? Поднимите руки.