Он пил, и паясничал, и падал ничком, и поднимался, и паясничал, и пил снова, потому как ему было все равно! Совершенно все равно!
И снова наступал мрак, и снова зажигался лунный свет – лунный свет, сверкавший на дорожке слез, сбегавших по одной щеке Нико.
– А твое зеркало, мадемуазель, и вправду безжалостное, – прошептал он. – Однако же картину ты видишь явственно!
У меня разболелась голова где-то на затылке. Я знала: все виденное мной правда, а Нико вместе со мной видел все то же самое.
Внезапно он выпустил фляжку из рук, остаток содержимого вылился на пол, а он этого даже не заметил. Отвернувшись, он ощупью искал во мраке пустое ведро. Потом, встав над ним на колени, сунул палец в глотку и держал до тех пор, пока его не вырвало.
Я похолодела. Когда Мелли или Давин хворали, мне тоже случалось несколько раз блевать, потому как с ними было то же самое. Я не осмеливалась подойти к Нико, не осмеливалась прикоснуться к нему, помочь, ужасно боясь, что мне тоже станет худо.
Наконец ему полегчало. Набрав пригоршню воды из другого ведра, он прополоскал рот. Потом, сев на нары, взял лежавший там передник и вытер лицо.
– Извини, – сказал он. – Я хорошо знаю: не особо приятно смотреть на все это, да и слышать тоже. Но, по крайней мере, мне это пошло на пользу.
Откинувшись назад к стене, он вдруг сполз вниз. Лицо его в лунном свете покрылось испариной.
– Нет, до чего ж я жалок! Справедлива божья кара пьянице!
Дыхание его стало быстрым и прерывистым, так что видно было, как поднимается и опускается, снова поднимается и опускается его грудь.
– Матушка говорит: в таких случаях надо попытаться спокойно перевести дыхание. Тогда станет куда лучше!
– Верно, это так! Твоя мать мудрая женщина!
Он изо всех сил старался дышать глубоко и размеренно, но ему было нелегко. Он слегка приподнялся, но тут же снова упал на нары.
– Я, пожалуй, прилягу, – сказал он.
– Ладно!
Я по-прежнему стояла между дверью и оконной отдушиной. Мое собственное недомогание прошло, но внезапно я ощутила какое-то смущение…
Видеть картины из жизни другого человека, из жизни Нико, скрытые в его голове… это удивительно! Все равно что увидеть его обнаженным, без одежд, только еще хуже… Словно ухитриться заглянуть в мир его тайн и узнать то, о чем он никогда никому не рассказывал… Я начала понимать, почему матушка бывала так молчалива и утомлена, возвращаясь домой после того, как ей пришлось пустить в ход свой дар. А ведь многие из узнанных ею тайн были куда страшнее, чем у Нико!
– Ты чувствуешь себя одинокой? – тихонько спросил меня Нико, сидевший на нарах. – Я имею в виду – с такими глазами, как твои? Нелегко обрести друзей, когда те не могут посмотреть тебе в лицо, не покраснев.
– Друзей у меня… не много! На самом деле вообще никого нет, но неохота говорить об этом. Но у меня есть моя семья: матушка и Мелли, а особо старший брат, Давин!
И тут мне вспомнился старший брат Нико и его слова:
«Сдаешься? Ну же, Нико?.. Сдаешься?»
А Адела, живая и прекрасная в видениях Нико… Теперь ее мертвое, холодное и изуродованное тело покоится где-то в глубине замка.
– Да! Семья! – Он помолчал. – Нынче, когда тебе столько известно, Дина, ты по-прежнему не боишься такого монстра, как я?
Я многое заметила и поняла. Ясное дело, для меня кое-что изменилось. Я разглядела в нем чувство зависти и ярость. Холодность. Равнодушие. И ту самую запретную, безнадежную любовь к Аделе! Но не убийство! И не кровь, не мертвые тела! А ко мне он не был ни холоден, ни равнодушен. Я ответила ему без слов. Просто уселась на пол рядом с нарами и взяла его за руку.
– Какая ты храбрая! – сказал он. – В твоем возрасте я боялся почти всего на свете! – Он часто дышал, а рука у него была влажная и скользкая. – Дина, если я засну прежде, чем Дракан вернется и уведет тебя, то… вполне может статься, что тебе не удастся меня разбудить. Возможно, мы больше не свидимся. Полагаю, к вечеру, а он последний, здесь начнется ад. Нет! Ад… не начнется. Благодаря тебе!
Я внезапно похолодела:
– Что ты имеешь в виду… какой последний вечер? Почему он должен стать последним? Матушка знает, что ты невиновен, да и сам Дракан начинает верить в это!
В уголках его губ что-то дрогнуло – то ли улыбка, то ли гримаса, трудно понять, что именно…
– Дракан не верит в мою невиновность!
– Да, но он сказал…
– Дракан верит, что я убийца, но твоя мама навела его на мысль, что я помутился разумом. Что я, так сказать, был не в себе… И потому… Дракан даровал мне милость в своем особом понимании.
– Милость? Нико, что ты имеешь в виду?