‒ Ты сама-то как? ‒ обеспокоилась Матвеевна. ‒ Доберешься до центральной больницы с вещами? Или, может, уже завтра?
‒ Нет, ‒ спохватилась Дина. ‒ Сегодня. Я сейчас…
И бросилась собирать вещи. Благо она всегда знала, что и где лежит у дедушки ‒ бритвенные принадлежности, такие старенькие, но очень оберегаемые. В прошлом году мама присылала электрический станок, очень удобный, на батарейках. Но Васильевич все равно им не пользовался, объясняя тем, что не понять куда и как «тыкать эту штуковину». Спортивный костюм, новенький, который «на всякий случай», рубашки, майки. Вроде ничего не забыла.
Мира Викторовна с Матвеевной молча наблюдала за ней, и не лезли с ненужными расспросами. И только, когда сумка была готова Викторовна произнесла:
‒ Ты личико умой, девонька, а то вон как все размазалось.
***
‒ А ты чего так поздно-то? ‒ уставший за смену доктор посмотрел на Дину с удивлением и сомнением. ‒ Больной поступил сюда часов в шесть, ты до сих пор вещи собирала?
‒ Я… ‒ Дина съёжилась и поникла. Покраснеть она не боялась, первая жгучая волна стыда уже схлынула. ‒ Я по делам ходила.
‒ А, ну ясно! ‒ усмехнулся врач и руки сложил на груди. ‒ Это дело полезное ‒ «по делам ходить» и дышать свежим воздухом. Чего сегодня ехала? Вот когда переведем пациента из реанимации в кардиологию, тогда вещи и подноси.
Внутри у Дины все ухнуло.
‒ Как в реанимации?! Почему?
‒ С инфарктом твой дед поступил, поэтому пришлось реанимировать. Звони, узнавай о состоянии здоровья больного, а пока не ходи.
‒ Что… доктор миленький, родненький! ‒ взмолилась девочка. ‒ Скажите мне, дедуля хоть не умрет?!
Доктор вздохнул.
‒ Состояние стабильное. Но он ведь в возрасте.
‒ У меня никого кроме него нет! Что я буду делать одна?!
От накопившихся за вечер потрясений Дину прорвало, и она впервые за все время расплакалась громко, навзрыд. И плевать, что выглядела она в этот момент, как маленькая беспомощная девочка.
‒ А вот сырость разводить не надо! ‒ доктор похлопал её по плечу, ‒ Побегает еще твой дед…
Еще по дороге в больницу, Дина была сама не своя. Не ощущался ни холод позднего осеннего вечера, ни сырая мгла, норовившая забиться за шиворот не слишком теплой куртки. Больше всего в эту минуту девушка боялась остаться одна.
Кому она нужна?
Ответ холодным комком ёжился в груди.
А в отделение Дину вообще не хотели пускать, было уже поздно, да и время посещений уже закончилось. но она очень уговаривала и медсестра, сжалившись позвала дежурного доктора, который к поздней посетительнице так же отнесся без особого энтузиазма.
‒ Одна, значит, пришла? ‒ спустя немного времени, спросил у нее доктор. ‒ А родители где?
‒ Нигде, ‒ вытирая лицо рукавом куртки, ответила Дина. При упоминании людей, давших ей жизнь, душу выворачивало наизнанку. ‒ Нет родителей. Дед у меня и за папу, и за маму.
Отца она никогда не видела и даже не представляла себе кто он такой. Мать не удосужилась сказать своим родителям, от кого родила ребенка, учась на втором курсе филфака. Дину растили бабушка с дедушкой ‒ счастливое было время. Мама наведывалась редко, после учёбы оставшись работать в Москве, а потом вышла замуж. За иностранца. И в этой ее новой жизни Дине как-то места не нашлось. А потом заболела бабушка, и дед разом сник. Он постоянно звонил маме, уговаривал ее приехать.
Однажды Дина возвращалась со школы домой. Была тоже осень. Возле самого дома над девочкой неожиданно поднялся вихрь из опадающих листьев. Они кружили над нею и падали. Только потом Дина рассмотрела, что это старые порванные снимки и письма. Мамины письма, которые она самозабвенно слала из-за границы, фотографии, где она была еще ребенком. В тот день бабушка умерла, а мама так и не приехала. Она продолжала слать «оттуда» подарки и письма, но дед предпочитал не замечать всего этого ‒ тогда, избавившись от старых фото, он вычеркнул из жизни и единственную дочку.