— Вообще-то это не разговор, — выдавил он, прикрыв глаза. — Это просьба. Ты для этого запер меня в бункере? Чтобы никто не помешал тебе спокойно умереть?
— Мы обязательно поговорим, — сказал Платон на экране. — Но только, когда ты сделаешь всё необходимое. Понимаешь, мне так будет спокойнее.
— Ты ведь не отстанешь, да? — Мирон поднялся и мрачно уставился в лицо брата. — И не откроешь эту грёбаную дверь, пока я не сделаю всё, что ты хочешь.
— Поверь, брат. Тебе это так же необходимо, как и мне. Может, даже больше.
— Объясни.
— Сначала отключи тело.
— Послушай, — Мирон замялся. — А тебе не приходило в голову, что мне это будет… неприятно. В конце концов, я не хочу становится братоубийцей.
— Меня там уже нет, — сказал Платон.
Мирон попытался разглядеть, что было там, за головой брата на дальнем фоне — но не смог. Больше всего это напоминало башни, может быть, трубы… Высотки? Он сгенерировал фон из городских пейзажей?
Поймав себя на том, что опять пытается отвлечься от неизбежного, он глубоко вздохнул и взялся за край пластиковой шторки.
— Если хочешь, я буду всё время с тобой разговаривать, — сказал Платон.
— Спасибо, — Мирон хотел пошутить, но вышло на удивление искренне. Он действительно был благодарен брату за то, что тот проявляет сочувствие — хотя оно и могло быть лишь видимостью. Набором поведенческих реакций, которые Платон использует, чтобы казаться человеком.
Внутри палатки сильно пахло мочой и антисептиком. Тело, через шторку казавшееся почти живым, выглядело не ахти. Желтая пергаментная кожа туго обтянула скулы, глаза окружены тёмными «очками». Кадык торчит под вялым подбородком, из уголка губ тянется ниточка слюны…
Это не мой брат, — подумал Мирон. — Это не Платон. Его давно нет.
Вдруг он подумал о матери. Мысль обожгла, будто кипятком. Многие месяцы он гнал от себя мысли о ней — что она делает, с кем спит, пьёт ли до сих пор свой эрзац-мартини — из бутылки, кокетливо завёрнутой в шелковый шарф… Что бы она сказала, если бы узнала, что Мирон помог Платону стать… А хрен знает, как его теперь называть. Киберразум? Супермозг?
Мать всегда любила Платона больше, чем его. Всегда о нём беспокоилась. Переживала, чтобы его не обижали в школе, за то, хорошо ли её любимчик питается…
Вот и его, Мирона, злоключения, шесть месяцев назад, начались с материнского звонка.
Я опять себя накручиваю, — сообразил он. — Намеренно вызываю чувство обиды и злости. Надеясь на… что? Что будет легче отключить тело брата от приборов? Нет, — понял он. — Не будет мне легче. Вообще никогда и ничего больше не будет легче… Прав был Платон. Когда я отсюда выйду — мир изменится необратимо.
— Что нужно делать? — спросил он, повернувшись от Платона-мёртвого к Платону-живому, на экране.
— Проще всего отключить всю систему целиком, — будничным тоном сказал брат. Будто речь шла о простой перезагрузке компа… — Видишь там, за каталкой толстый кабель? Вытащи его из розетки.
— И это всё?
Нащупав кабель, Мирон проследил его до стены. Штепсель был необычным. Нужно нажать одновременно с двух сторон, вот эти скобки, — сообразил Мирон.
— Потом вытащить дыхательную трубку. Но это так. Мелочи. Просто чтобы закрыть рот…
— Катетеры?
Вот чего Мирону ТОЧНО не хотелось делать — так это возиться с разными трубками и иглами, уходящими в разные отверстия и вены…
— Можно оставить, — милостиво разрешил Платон.
— Спасибо.
— Главное, отрезать голову, и сжечь её в мусоросжигателе.
— Что?…
— Ничего сложного, я подключу тебе электроскальпель. Резать нужно между вторым и третьим позвонком…
— Ты шутишь.
— Я рад, что ты догадался. Растёшь над собой.
— Иди в жопу, — Мирон уже вытащил из горла трубку — ребристую и скользкую от слюны, как он и представлял. Поискав, куда бы её деть, в конце концов положил рядом с телом. Потом непроизвольно вытер пальцы о простыню.
Рот Платона всё ещё оставался открытым, и он попытался закрыть его, нажав снизу на подбородок. Но как только отпустил, челюсть вновь отпала.
— Ну всё, — сказал он. Тело Платона обмякло. Черты заострились, кожа побледнела. Теперь оно напоминало восковую куклу. — Теперь говори, что хотел, и я ухожу.
— Ты же в курсе, что Минск-Неотех моё тело понадобилось, чтобы проделать несколько экспериментов?
— Ну да, — Мирон кивнул. — Они думают, что он изменил нас обоих. И ты хочешь, чтобы всё так и осталось.