В 20-30-е гг. выходит немало общих работ о Константине, где центральным вопросом является соотношение иррациональных и прагматических причин, побудивших императора к обращению в христианство[109]. Этот вопрос, уходящий корнями едва ли не в современную самому Константину литературу, и по сей день остается предметом дискуссии, однако не является темой нашего исследования. Отметим, что в контексте споров о сущности религиозных воззрений Константина А. Грегуар проанализировал сочинения Евсевия и пришел к выводу о невозможности опираться на них как на достоверный источник[110]. Сомнения в надежности свидетельств Евсевия высказывали еще Я. Буркхардт и Т. Моммзен[111], по мнению которых этот автор был «худшим из льстецов». Высказанное Грегуаром суждение ставит вопрос о необходимости углубленного критического изучения нарративной традиции о Константине.
Специально для нашей темы большое значение имеет статья В. Энслина, посвященная карьере брата Константина – Флавия Далмация (1929). Энслин затронул проблему, которая серьезно усложняла исследовательскую работу (что видно еще на примере Дюканжа): стереотипность имен членов семьи Константина обуславливает путаницу в источниках и, как следствие, путаницу у исследователей[112]. Реконструируемая Энслином карьера брата Константина позволяет говорить о привлечении членов семьи к управлению государством. Отсюда становится понятно, что «политика внутри семейства Константина» не может рассматриваться лишь как черное пятно в его биографии, как то полагал Т. Моммзен. Более того, научно ставился вопрос о том, какую роль в династических конструкциях Константина играли представители боковой ветви императорской семьи – дети императора Констанция Хлора от брака с Феодорой.
Скромное внимание уделяет Константину отечественная историография этого периода. В общих работах по истории Рима В. С. Сергеева (1938 г.), Н. А. Машкина (1947 г.) и С. И. Ковалева (1948 г.) Константин представлен деспотичным правителем, завершившим установление домината – абсолютистской системы эпохи поздней Империи. В. С. Сергеев уделяет большое внимание «римской конституции», установленной Диоклетианом и Константином[113], однако если принципу наследования в системе Диоклетиана посвящено несколько строк, то точка зрения Константина на аналогичный вопрос игнорируется – притом что последний назван «преемником и продолжателем» Диоклетиана. С. И. Ковалев, соглашаясь с этим, считает, что Константин установил «единодержавие», однако при этом унаследовал систему Диоклетиана, привнеся в нее кровнородственный элемент[114] – само противоречие, заложенное в этом утверждении, требует более углубленного исследования. Примеры из семейной жизни императора становятся основой для критики его авторитарной стилистики управления[115]. Вместе с тем указанные работы являются, прежде всего, учебными пособиями, потому невозможно применить к ним в полной мере критерии, применяемые к собственно исследовательским работам.
В 1950 году А. Пиганьоль решает подвести некоторые итоги за прошедшие двадцать лет в статье «Текущее состояние Константиновского вопроса». Французский ученый, завершая очередной этап исследовательской работы, обозначил наиболее важные моменты в изучении жизни и деятельности Константина. Вопрос об организации династического правления среди них отсутствует, хотя в качестве перспективного направления обозначена[116] ситуация внутри семьи императора через призму убийства сына и жены в 326 году. Отечественная наука отзывается на эту статью публикацией А. Гуревича (1954 г.), который упрекает западных исследователей в излишнем преклонении перед фигурой Константина и предлагает перейти к рассмотрению социально-экономических проблем этого периода Римской истории[117]. В целом обе эти статьи характеризуют особенность второго периода – слабое внимание исследователей к династической политике Константина Великого.
Вторая половина XX века характеризуется появлением большого количества частных работ по разным вопросам, в том числе по вопросам, связанным с семейной жизнью Константина и организации его династии. В этом смысле нам представляется верным обозначить этот период как третий этап в рассмотрении заявленной проблемы. Знаковым событием этого периода является издание (с 1971 г.) «Prosopography of the Later Roman Empire» (далее – PLRE), которое и по сей день сохраняет научную актуальность. Стоит отметить, что этот справочник, поставивший своей целью собрать воедино все свидетельства источников о лицах, проживавших в Римском мире в период поздней античности[118], не свободен от сугубо исследовательских реконструкций. Так, приняв предположение О. Зеека о существовании у Константина наложницы[119] (якобы матери Константина-мл.), исследователи включили ее в число реально существовавших персонажей под условным наименованием «Anonyma 25»[120] – притом что ни один источник не говорит о существовании этой женщины (между тем как реконструкция реального исторического персонажа требует, как кажется, каких-то внятных свидетельств).
109
Общий обзор мнений исследователей этого периода по данному вопросу:
110
Бельгийский исследователь и вовсе отвергал авторство Евсевия:
112
116
118
В PLRE не вошли простые солдаты и ряд других категорий лиц, что делает этот сборник до некоторой степени неполным: PLRE. Vol. I. Cambridge, 1971. P. VI.