Динька сбежал вниз, по крученым спиралям железного трапа. Упал на колени. Потянул руку к рыбине. По ее телу шли очень приметные полосы. Более темная чешуя, поблескивающая, похожая на пластинки слюды, образовывала их. Фин разжал зубы. Динька погладил Фина, ощутил молодую шелковистость его кожи. Рыбина живая, вырывающаяся, забила хвостом по голому животу Дениса. Едва-едва ни выбилась из рук. Фин, радостный, нырнул. Пустил фонтан. Окатил Диньку с головы до ног. И уплыл.
Динька поднял голову вверх. Перегнувшись через леера, Маслюков все стоял, глядя на них с Фином, вытаращив глаза и раскрыв рот. Наверное, к нему надо подойти, надавить на эту челюсть снизу, только тогда рот сомкнется. Сам по себе — никогда…
Динька подбрасывал в костер сухие хворостины к орал во все горло:
Динь-Финия — страна Диньки и Фина.
Динька мог орать во все горло, не жалея голосовых связок.
Дневное представление окончено. До вечернего — два с лишним часа. Григорий Иванович, устав от солнца, жары, работы, ушел в свою «каюту» спать. Карл и Лили тоже отдыхали в дельфинарии. Костер Динька разложил там, где раскладывал всегда, — в просторной пещере, выдолбленной в прибрежной скале мощными зимними шквалами. Над ним толща камня, — метров в пять. За стеной и с боков скальная материковая порода. А перед глазами бухта, настолько широкая, что второго берега ее из пещеры не видно. И не трудно представить себе, что ты один-одинешенек у бескрайнего океанского побережья. И гебе шагать не дошагать, бежать не добежать, плыть не доплыть хоть до какого-нибудь людского поселения. Одна-единственная живая душа, которая вынырнет из глубин, откликнется на твой посвист, если ты войдешь в воду, вложишь два пальца в рот и позовешь — это Фин.
Надо же, Фин подарил ему рыбу!
В литературе такое описывалось, и не раз. Потому ученые и намерены приучить дельфинов загонять косяки рыб в рыбачьи сети. И проводили уже такие опыты. Но жаль, что один Маслюков может подтвердить, что Фин поймал рыбу и приплыл с ней к Диньке.
В котелке над костром уже несколько раз вскипала вода. Рыбина, незнакомая, неопознаваемой породы, с приметными полосами поперек тела, плескалась в ведре, и Динька по нескольку раз на час менял в нем воду, чтобы она была похолоднее, посвежее. Острый рабочий нож, пакетик с горошинами черного перца, несколько лавровых листиков, придавленных чистым камнем, — все лежало наготове на разделочной доске. Динька ждал, когда мама наконец устанет. Снимет наушники, выключит магнитофоны, потянется, изгибаясь, чувствуя, как занемели плечи и спина от долгого сидения, покажется в дверях лаборатории. Он не сетовал. Море плескалось в трех шагах от костра. Можно было купаться и думать о. том, что ты в самом деле для Фина — его земной Брат.
Что Фину, охотнику, мореходу, вымороженная и оттаявшая магазинная кефалька, которой кормит его Динька! Вон он какую красивую рыбину подарил. Жалко, что никто — ни одна душа — не знает, что это за полосатая порода? Как называется рыба? Ел когда-нибудь кто-нибудь из людей такую рыбу или не ел?
Послышались всплески по мелководью. Нет, не мама шла. У нее шаг легкий, всплески невысокие. Тут кто-то шел не один.
В проеме пещеры уже в который раз появился Маслюков. На этот раз со своей шарагой.
— Открытие твое! — подтвердил Славка и развил мысль Маслюкова дальше. — Но значение оно может иметь не только научное, но и производственное. Ты откроешь новый вид промысловых рыб Черного моря.
«Диньфинка», — назвал про себя рыбу Динька.
Он поднялся.
Одного было жаль, шарага велика. Четыре едока, да он, Динька, на одну рыбину. А маме что достанется? А папе? Вернется с полетов такой голодный. И профессору Анне Павловне надо бы кусочек. Все-таки она добрая. С башни Диньку не гонит.