— Он ее, дяденька, еще с баржи приметил да как сиганет в воду! — захлебываясь, объясняет подросток.
— Верно, верно, когда б не он, пропала бы… — подтверждают вокруг.
— Ишь сочувственный какой. Сам-то небось напужался до смерти… Инда трясет его, бедняжечку, — раздаются жалостливые голоса женщин.
— Обыкновенное дело, тоже воды хлебнул немало… А между прочим, мы с Митричем тащим их, а он вцепился ей в гриву и не пускает… «Пусти, кричу, Лень!» А он держит. То ли рука у него онемела, то ли боялся, что упустим ее, усмехаясь, рассказывает белобрысый парнишка.
Ленька, стоя поодаль, ежится от озноба. Длинные холщовые штаны липнут к его ногам, лицо покрыто мелкой рябью, глаза смотрят испуганно… К кучке людей торопливо идет хозяин баржи…
— И ведь вот как чудно на белом свете, — степенно рассуждает Митрич. У него мягкие курчавые волосы с сильной проседью и такая же курчавая с проседью борода, а глаза светлые, лучистые. Такие глаза со светинкой называются «божий дар», и все, что бы ни говорил Митрич, они освещают своим внутренним чувством. — Чудно… — повторяет он, покачивая головой. — У бедного человека полна изба, иной и рад бы от лишнего рта ослобониться, дак вот ведь живут и в огне не горят и в воде не тонут, а у господ и няньки и мамки, а дитё углядеть не могут.
Динке холодно, она съеживается в комочек и еще ниже опускает голову.
Какая-то женщина наклоняется к ней, гладит жесткой ладонью мокрые волосы и участливо спрашивает:
— Сымешь платьице-то? Пущай просохнет на камушках, ась?
Но прикосновение чужой руки к волосам причиняет Динке сильную боль, она мотает головой и открывает глаза.
— Вставай, вставай, барышня! Накупалася, голубушка, вдосталь, другой раз не полезешь эдак-то, — ворчливо говорит прачка, отжимая подол Динкиного платья. — Ишь какая дачница купальная!
В кучке собравшихся слышится смех. Трошка и Минька, скрываясь за спинами людей, отходят подальше. Под тяжелыми сапогами хозяина баржи скрипит песок.
— Чего это тут собрались? — хмуро спрашивает он, бесцеремонно раздвигая народ и разглядывая Динку.
— Да вот утопленницу вытащили из воды. Ленька твой, спасал. Теперь, може, господа не поскупятся, дак и нам чарочку поднесешь, — поглаживая бороду, говорит Митрич.
— А и где он, Ленька-то? — оглядываясь, спрашивает хозяин баржи.
— Я тута, — тихо отзывается Ленька.
— Я те дам «тута»! — грубо передразнивает его хозяин. — Ты на барке должон быть. Пошто ушел без моего спросу? Ленька со крахом смотрит в бородатое лицо.
— Так ведь он человека спасал, чего кричишь, Гордей Лукич? — вступается белобрысый паренек.
— Ты не пужай мальчонку зря, чего его пужать? Он не по своей воле убег! — говорит Митрич.
Хозяин молча отстраняет их, делая шаг к Леньке.
— Я ему покажу свою волю! Зачем убег, спрашиваю? — снова обращается он к мальчику.
Громкий и сердитый голос выводит Динку из оцепенения. Она широко раскрывает глаза и, подавшись вперед, с ненавистью смотрит в бледное лицо мальчика с баржи, на мокрые пряди волос, прилипшие ко лбу, на синие губы. Ведь это же он! Это он ее топил! Она бы выплыла, волшебный лифчик сам вынес бы ее на берег, и она не захлебнулась бы водой…
— Зачем убег, спрашиваю? — гремит голос хозяина. Ленька, переминаясь с ноги на ногу, слабо взмахивает рукой, указывая на Динку:
— Вон… она тонула.
— Врет! Врет! — с неожиданной яростью вскакивает Динка. — Это он топил меня! За волосы! Топил! Топил! — Голос ее прерывается громким плачем. — Я маме скажу! Я все маме скажу!
Кучка людей с изумлением расступается.
— Ого! — слышится в толпе. — Вот те фунт!
Хозяин медленно подходит к Леньке и с размаху бьет его по щеке.
— Я не топил! — вскидывая вверх руки, отчаянно кричит Ленька.
Хозяин снова подымает тяжелую ладонь… Женщины, громко охнув, сбиваются в кучку.
— Стой, стой! — хватает его за рукав белобрысый паренек. — За что бьешь? Ты людей спроси…
— Чего кулаками сучишь, ирод поганый! — придя в себя, наступает на Гордея Лукича прачка.
— Кому веру даешь? Мы все на берегу были! — кричат вокруг женщины.
— Измываешься над сиротой, бога не боишься! — причитают они, заслоняя собой Леньку.
— Мы все видели! Дяденька, не трожь его! Это она врет, ей-богу, врет! — волнуются подростки.
Митрич сурово качает головой:
— Эх ты, Гордей… Кулачник! За святое дело разбой учиняешь.