— А ты не вмешивайся! — обрывает ее тетка. Алина подходит к матери и, осуждающе глядя на нее большими серьезными глазами, строго говорит:
— Дина очень плохо вела себя, мама.
— Хорошо. Я сейчас поговорю с ней. Идите все отсюда.
— Почему же именно сейчас! Пообедай, по крайней мере, и отдохни хоть немного, — пожимает плечами Катя.
— Ты думаешь, что я могу спокойно обедать и отдыхать, не зная, в чем дело, и глядя вот на это… — говорит с упреком сестра, указывая глазами на прижавшуюся к ней Динку. — Пожалуйста, уведи детей.
Катя уводит старших девочек в комнату. Мышка идет нехотя и на пороге выскальзывает из рук тетки.
— Мамочка, Динка пришла рано сегодня! — успевает она крикнуть, прежде чем Катя закрывает за ней дверь.
Когда все голоса затихают, мать осторожно размыкает Динкины руки, обнимающие ее за шею.
— За что рассердилась на тебя Катя? — мягко, но серьезно спрашивает она.
Динка видит светлое мамино лицо. Это лицо, такое родное и близкое, заслоняет собой все чужие, враждебные лица, которые весь этот день стоят у нее перед глазами. Динка рада, что за ней есть многие мелкие провинности, о которых можно рассказать. Она спешит загородиться ими от того главного, что лежит у нее на сердце и о чем никогда не должна узнать мама.
— За что рассердилась на меня Катя? — задумчиво переспрашивает она. — За что первое, мама?
— Как — первое? — теряется мать. — Разве Катя много раз сердилась на тебя сегодня?
Динка выпячивает нижнюю губу и молча трет лоб.
— Катя сердилась много раз, — подтверждает она.
— За что же за первое? — отнимая ее руку ото лба, допытывается мать.
— Я скатывалась на больших счетах, — припоминает Динка.
— Как это?
— По доскам… Я положила на ступеньки две доски… вон там… а потом села на счеты и поехала! — почти весело рассказывает Динка.
— Ну, и что же? — не понимает мать. — Катя сердилась за то, что ты взяла счеты?
— Нет… Она сердилась за Алину. Потому что Алина нервная, а счеты гремели. Они ехали и гремели, а Катя сердилась, — поясняет Динка.
— И ты не могла бросить эту забаву ради сестры?
— Я все говорила: последний раз, последний раз. А потом Катя отняла у меня счеты и назвала меня убоищем…
— Как? — переспрашивает мать.
— Убоищем. Это такое имя.
— Не имя, а прозвище для упрямых детей, — слегка затрудняясь, объясняет мать.
— Ну да! — соглашается Динка. Мама внимательно смотрит на нее:
— А второе что ты сделала?
— А второе… это сливки. Я выпила у Мышки сливки. — Динка глубоко вздыхает и облизывает языком губы. — Я хотела немножко… Мышка сама дала… только попробовать, а я пила, пила и все выпила. — Динка безнадежно разводит руками. — Мышка кричит, а я все пью да пью!
Легкая грусть обволакивает мамино лицо. Она хочет сказать, что Мышка слабенькая, а сливки стоят дорого, но вместо этого с губ ее срывается неожиданное обещание:
— Я куплю тебе сливок тоже.
— Не надо! — машет рукой Динка. — Я больше не буду их пить. Пусть они провалятся сквозь землю…
— Не говори глупостей! Я хочу знать, что ты еще делала сегодня? — нетерпеливо прерывает ее мать, торопясь выяснить все преступления дочки.
— А еще… — Динка стоит в затруднении, она не помнит, что было еще дома.
Но ее выручает Катя. Она потихоньку отворяет дверь и останавливается на пороге:
— Дина, ты не забыла сказать маме, что я запретила тебе выходить за калитку, а ты все-таки ушла?
— Мама, Катя запретила мне выходить за калитку, а я все-таки ушла, механически повторяет за теткой Динка, Лицо матери темнеет от огорчения и усталости.
— Смотри, до чего ты довела маму! Она еле дышит уже! — накидывается на девочку Катя.
— Подожди, Катя! Мы еще не договорили! — с досадой останавливает ее сестра. — Иди. Мы сейчас кончим… Диночка! — обращается она к дочке. — Я хочу, чтобы ты поняла, почему нехорошо делать все то, что ты делала сегодня. Вот счеты… Ведь это вещь, сделанная чьими-то руками. Кто-то трудился, думал, как их лучше сделать, устал этот человек, но сделал…
— А кто этот человек, мама? — быстро спрашивает Динка.
— Не все ли равно кто? Какой-нибудь рабочий… Важно, что он трудился, а ты, маленькая девчонка, схватила его труд и давай ломать по ступенькам! Хорошо это, Дина?
— Я еще не сломала, мама. Я только погнула там железки. Я выпрямлю… и отнесу дедушке Никичу.
— А потом возьмешь какую-нибудь другую вещь и опять не подумаешь о том, что она сделана чьими-то руками…
— Нет, я подумаю. Я теперь всегда буду думать, — торопится уверить Динка.