На вопрос о причине, которая побуждает человека стать властелином мира, далеко не всегда можно найти вразумительный ответ. История знает достойных людей, которые сознавали все опасности, трудности, преступления и предательства, подстерегавшие любого правителя, и предпочитали отказаться от власти, но таких было меньшинство. Другие не обладали ни задатками правителя, ни прочной поддержкой, но их несла к славе — а затем и к уничтожению — волна восторга.
У Диокла был слишком здравый ум, чтобы его могли заворожить внешний блеск и пышность императорской власти. Напротив, позднее он сам пользовался этими атрибутами, чтобы пустить пыль в глаза другим. Будет справедливо признать, что он вполне сознавал, что имеет больше способностей к управлению государством, нежели все прочие, а его гордость не могла примириться с мыслью, что у кормила власти окажется кто-либо другой. Разумеется, ему предстояло выполнить грандиозную задачу, даже священный долг, который неизменно лежал в основе всех добродетелей иллирийских императоров: восстановить империю. Это понятие складывалось из множества элементов, а в случае Диокла оно позднее стало означать проведение самых масштабных реформ. Но в своей основе эта идея была консервативна. Лучшее, к чему стоило стремиться, уже существовало в прошлом. Эта цивилизация, это Вечное государство олицетворяло весь мир — и разваливалось на куски. И великим Делом, единственной целью подлинно добродетельного, пекущегося о своей стране императора было остановить этот распад. Какого же идеала еще оставалось желать?
Диокл в полной мере воспринял старинную религию государства, которому он служил и которое надеялся возродить. Юпитер, царь вселенной, направлял, поучал и оберегал Рим на его небывалом пути от простого поселения на берегу Тибра до города — владыки мира. Лишь глупец мог счесть эту удачу — как и теперешние беды — простой прихотью судьбы: то была небывалая поддержка бога, который выделил простой, честный народ, почитавший своих богов, державший клятвы и мужественно остававшийся верным долгу перед лицом всех несчастий, из череды всех прочих народов и племен. И если римляне вспомнят свои былые благочестие и отвагу, помощь свыше не замедлит прийти.
Диокл был готов на интриги, был готов убить и рискнуть собственной жизнью. В опасной игре, в которой он так долго оставался наблюдателем, наконец наступил и его черед. Все это было не так уж несовместимо с искренней верой: традиционная религия Рима, во всяком случае в том виде, в котором она дошла до Диокла, была религией активного государственного толка, которая не принимала отказа от общественного долга и мало заботилась о загробной жизни. Главными добродетелями римляне считали храбрость, ответственность, верность (хотя понятие о последней в эти смутные времена стало несколько расплывчатым). Если действия человека обижали богов, его ждали крах и разорение; напротив, если чье-либо дело процветало, дело было не в простой удаче, а в заслуженной милости свыше. Как бы осторожно ни действовал Диокл, приз достанется ему, только если на то будет воля богов.
Хроники сообщают, что во время неспешного продвижения армии через Азию и Вифинию к Никомедии император Нумериан страдал от некой глазной болезни (возможно, конъюнктивита, вызванного погодными условиями пустыни). Он был вынужден оставаться в закрытом паланкине, где его могли видеть лишь несколько приближенных — людей Апра. За больного отвечал один только префект; он же составлял от имени Нумериана все приказы и указания. Среди солдат поползли слухи, что Нумериан давно мертв и гниет в своем паланкине. Апр неоднократно разуверял их, говоря, что император лишь нездоров, но в конце концов легионеры решили удостовериться в этом лично и пробились через заслон охраны. Нумериан действительно был мертв, и солдаты без промедлений арестовали Апра.[69]
Вооруженных столкновений не было. Каков бы ни был план Апра, он дал осечку. Армия остановилась вблизи Никомедии, и старшие офицеры созвали большой совет, целью которого было выбрать императора. Хотя брат Нумериана, Карин, был законным императором западной части империи и законным наследником, он находился на другом краю земли, а такое огромное войско не могло оставаться без командира. Здесь мы впервые сталкиваемся с упоминанием о таком формальном органе как военный совет; вероятно, это свидетельствует о проницательности лидера, которого ему предстояло избрать. Роль совета сводилась к тому, чтобы представить возвышение Диокла не как буйную прихоть солдат, а как итог внимательного, упорядоченного совещания. Сознательное и единодушное решение армии должно было быть изъявлено с соблюдением всех конституционных приличий. Поэтому необходимо было созвать на знаменитый холм близ Никомедии представителей всех частей войска.[70]
69
О смерти Нумериана см. SHA, ibid; Victory Caes., 39; Victory Epitome, 38; Eutropius, IX 18.
70
О возвышении Диокла см. SHA, Vita Cari и т.д. XIII; Lactantius, Mort. Pers., 17; Victor, Caes., 39; Victory Epitome, 38; Eutropius, IX 20; Zosimus, I 73. Относительно даты и места историки в целом сходятся на том, что это было 20 (не 17-го) ноября в Никомедии (не в Халкедоне). См. Seston, Ch I; Skeaty Papyri from Panopolis, и особенно Barnes, NEDC, Ch. 4.
Клятва Диоклетиана в своей невиновности и прилюдное убийство Апра упоминаются во многих источниках. SHA дополняет повествование деталью, почти наверняка выдуманной: что Диоклетиан, пронзив Апра мечом, произнес цитату из Вергилия («Gloriare, Aper, Aeneae magni dextra cadis!» — «Пал ты, Апр, сраженный самим великим Энеем) — это, говорит автор Флавий Вописк, своими ушами слышал его собственный дед. Нет сомнений, что эта подробность введена для того, чтобы придать описанию видимость достоверности (Vita Cari etc XIII).