Двойное правление было новшеством, но подобная форма была отнюдь не так чужда для того времени, как, скажем, для традиций средневековой монархии. В Риме многое делалось парно — начиная с самого основания города двумя братьями. В республике выбирали двух консулов; императоры часто назначали двух префектов; а веком ранее Марк Аврелий делил титул и власть августа со своим приемным братом Луцием Вером. Тем не менее чуткий наблюдатель мог заметить, что сейчас все было иначе. Правление Луция Вера было лишь номинальным, а теперь в империи было два сильных, равных друг другу императора-солдата, борющихся с варварами на востоке и западе, каждый — с собственной армией и правительством. На текущий момент они блюли братский союз, продиктованный необходимостью, но если внешняя угроза будет снята, что станет с этим союзом? Разделят ли они империю пополам или в конце концов станут бороться друг с другом, как уже столь часто бывало прежде?
Подобные сомнения были вполне естественны. Однако, несмотря на то, что на подобный шаг Диоклетиана толкнуло давление обстоятельств, он тщательно взвесил свое решение. Любые действия таили в себе значительный риск: ни он, ни любой другой правитель в те времена не мог по-настоящему контролировать соправителя, располагавшего мощной армией и находившегося в двух тысячах миль от него. Но он мог оказывать (и оказывал) на Максимиана значительное моральное влияние, и именно эта гармония их характеров, уже описанных выше, позволила их союзу выдержать все испытания. Максимиан должен был стать могучим иллирийским солдатским императором, должен был победить врагов и покрыть себя славой, тогда как Диоклетиану отводилась роль верховного правителя-отца, бережно восстанавливающего государство. На правах создателя двойной монархии Диоклетиан обладал большей властью (auctoritas) — едва определяемым свойством, которое выражалось не в формальных полномочиях, а лишь в отдельных знаках, к примеру, в большем количестве полученных им консульств.
Не было и речи о разделении империи на восточную и западную части, каждая со своим правительством: с 287 года и далее пропаганда неустанно отрицает подобную интерпретацию действий императоров. Рим и его воплощение, императорская власть, были едины и неделимы — patrimonium indivisum (неделимое наследие) — а два августа были лишь двумя руками одного тела. Явное территориальное деление было продиктовано лишь удобством контролирования земель, и любой из двух императоров мог путешествовать по землям своего коллеги. Все эдикты, распоряжения и официальные заявления исходили от них обоих по всей империи, монеты и Диоклетиана, и Максимиана чеканили и на востоке, и на западе, и любое государственное празднество проходило с участием обоих императоров — по крайней мере, их изображений. Пропаганда всеми возможными способами заявляла о единстве авторитета, власти, целей и воли братьев-императоров; едва ли когда-либо прежде тема общности монархов-близнецов получала такое распространение в прокламациях, изображениях, на монетах. Несмотря на географическую удаленность друг от друга, в 287 году императоры делили друг с другом консульство. Первого января синхронно были проведены торжества, и для старшего офицерского состава армии и гражданских чиновников был выпущен золотой медальон, изображавший консульскую процессию с четырьмя слонами и толпами людей с пальмовыми листьями. Портреты Диоклетиана и Максимиана, обращенные лицом друг к другу, не только симметричны и равны по размеру, но и напоминают друг друга чертами лиц, словно у братьев-близнецов. Под пышностью лавровых венков и консульских тог оба они изображены с жесткими, тяжелыми лицами, с коротко подстриженными по-военному бородами.[89]
В то время Диоклетиан вряд ли мог это знать, но решение, принятое им в 286 году относительно разделения власти между двумя августами, стало важнейшим элементом в восстановлении всей империи, первым сознательным шагом в создании новой системы правления. В ретроспективе можно было бы сказать, что это был переломный момент в бесконечной саморазрушительной цепи недолговечных солдатских императоров, растянувшейся почти на весь III век.
Варвары — противники Максимиана — были многочисленны, но среди них не было единства. Основные их группы остро конфликтовали друг с другом, и их набеги на римские территории отчасти происходили из-за их собственных бесконечных войн. В частности, франки было довольно разрозненным племенем, и в 285 году Караузий использовал свои тесные связи с некоторыми из их племен, чтобы укрепить свои позиции в проливе. После успешного мятежа Караузия Максимиану было еще важнее использовать внутреннюю разрозненность франков, поскольку огульная вражда со всеми племенами была бы на руку его противнику. Однако самыми многочисленными и грозными среди захватчиков были алеманны и бургунды, занявшие регион Мозеля и Вогезов на юге. Не имея возможности сразу организовать наступление, Максимиан прибег к тактике выжженной земли, разорив территорию вокруг захваченных земель и проредив врагов с помощью голода и вспыхнувших следом эпидемий в 286 и 287 годах.[90]
89
Pan. Lat., 10(2) Во всем панегирике Мамертин подчеркивает единство августов, их связь с Юпитером и Геркулесом и друг с другом.
90
Действия Максимиана на западе лучше всего описаны в Pan. Lat., 10(2) и подтверждены победными титулами наравне со свидетельствами античных авторов и прочих источников. Среди них можно упомянуть следующие: кампания против герулов в конце 285-го или начале 286 г.; экспедиция на другой берег Рейна в 287-м; встреча с Диоклетианом в 288-м; договор с Генобальдом в конце 288-го. Все они описаны в Pan. Lat., 10(2) 5, 6, 7, 9 и 10. См. также Seston, рр. 57-81.