Собственно, мыслители Серебряного века, попавшие под влияние Ницше, реализовывали именно эту программу (главным образом, С. Дягилев и “мирискусники” его круга, Максимилиан Волошин, Дмитрий Мережковский, а также кружок «аргонавтов», возглавляемый Андреем Белым). Дионисиец Вяч. Иванов предостерегал: «Дионис в России опасен: ему легко явиться у нас гибельной силою, неистовством только разрушительным»300. И здесь он как никогда близок к истине — Дионис в России опасен как раз по причине, известной Н. Бердяеву — недостатка мужественного личного духа. Чтобы Дионисийское, слившись с русской стихией, не стало началом губительным, оно должно заключить союз с началом Аполлоническим, ибо только Аполлоническая монада отвращает Дионисийское от “нисхождения в титаническую множественность и ухода с трона” (Прокл). Если кризис западноевропейской философии был обусловлен доминацией Логоса Аполлона и сокрытием Логоса Диониса, т. е. несостоявшимся союзом двух божеств, то отсутствие Логоса русской философии объясняется изначальным отсутствием солнечной/героической монады Аполлона в самой стихии русской мысли. Дионисийство, возрожденное представителями духовного ренессанса в Серебряном веке, столкнулось с отсутствием аполлонизма. Главенствующее
300
Иванов Вяч. Спорады // Иванов Вяч. Родное и вселенское. С. 83.
на тот момент учение о “соборности”, не будучи укорененным в аполлонизме, привело не к преодолению индивида, а к уничтожению личности. Отсюда и вульгаризация учения Ницше, в котором иные мыслители стали усматривать проповедь эгоизма.
Конец мировой истории
Скрябин мыслил Мистерию как [эсхатологическое] событие, которое наступит после того, как процесс погружения в материю достигнет последнего предела, — именно с крайней точки нисхождения, с тотального низвержения во мрак, начнется обратный процесс — дематериализация и стремительное восхождение, экстаз и достижение богоподобия. «Наступит эра, — пророчествовал Скрябин — когда все духовные интересы угаснут, когда вся мистика улетучится, кроме как в небольшом очаге. Наступит время страшнейшей прозы, полного погружения в материальный план, полной утраты всякой духовности». Воистину, был прав Григорий Нисский, учивший, что когда мы наконец достигнем границы зла, мы вновь заживем в свете. Кто должен был стать участником Мистерии и Предварительного Действа? Композитор признавался Сабанееву, что ему не нужны никакие слушатели. Участники действа виделись Скрябину как адепты, занимающие разные ступени иерархической лестницы посвящений. «Я хочу, чтобы это было исполнение строго эзотерическое, чтобы никого не было посторонних», — писал Скрябин. Время от времени он впадал в отчаяние, опасаясь, что не успеет создать Мистерию. Не зная никакого отдыха, композитор полностью отдался во власть охватившей его силы. Профетическая миссия открылась Скрябину в исполнении синтеза философии, религии и искусства (со страданием), т. е. в Вечной Мистерии, дионисийской мистерии страдающего божества. Скрябин считал, что участники Мистерии сохранили память об изначальной космогонической драме, что они онтологически приобщены к Мистерии, что они — те немногие избранные, которые «принимают решение за все человечество втайне» (Вяч. Иванов). И их решение — это решение о конце мировой истории.
Конец истории тревожил и Андрея Белого. В 1898-1899 гг. он приступил к работе над мистерией, которая так и осталась незавершенной. Поэт дал своему произведению имя «Антихрист». И хотя сегодня мы располагаем лишь наброском к ненаписанной мистерии, мы вправе считать себя владельцами ключа к той двери, которую нам еще предстоит найти. Поэт искал ее где-то между Соловьевым и Ницше, переходя от «эры Третьего завета» к наступлению Великого Полдня. Апокалиптические видения Белого возникли под впечатлением от мистического переживания, что произошло с ним весною 1898 г. в Церкви Троицы во время страстной недели. «Во время великопостного богослужения, — рассказывает Белый, — развертывается картина, как бы пророческая - огромного будущего: я вижу 2 купола 'Храма Славы', к которому взойдет человечество; мне начинает казаться, что в этот храм придет Антихрист; и как молния разрезает мысль, что все неясное и зловеще смутное, что живет в душе, налет смутного ощущения пришествия Антихриста; предстает впервые отчетливо мысль о конце всемирной истории (до Владимира Соловьева); потрясенный, я выбегаю из церкви, бегу на Воро-нухину гору (над Крымским мостом) и проносится передо мною ряд ослепительных картин ненаписанной драмы-мистерии Пришедший (то есть Антихрист); вечером этого дня я записываю план сцен 'мистерии', а в ближайшие дни набрасываю сцену, которая впоследствии (в испорченном виде) была напечатана в сборнике «Северные Цветы». С той поры я часто ухожу на Воро-нухину гору, смотрю оттуда на весенние закаты; и думаю о грядущих судьбах человечества и искусства; в эти миги во мне начинает вынашиваться отчетливо моя линия будущей 'проповеди символизма»206. Эсхатологическое полотно страшных визионов стало для Белого настоящим потрясением. Ухмылка грядущего ничто раскрыла неотвратимую правду конца. Конец истории случится, когда в Храм Славы придет Антихрист. «Северная симфония» («детские еще перепевы прозы Ницше», ибо, в конечном счете, Ницше не единожды называл своего «Заратустру» симфонией) зазвучала первыми драматическими аккордами, предве-
206
Белый А. Антихрист. Набросок к ненаписанной мистерии. Департамент Истории Европейской Цивилизации. Университет Тренто, 1990. С. 16-17.