в мир трансцендентный»307. Мистический анархизм не знает срединного пути буддизма, ему ведома лишь крайность и опасность — в жертве, в вывозе, в восстании. Два великих имени называет Чулков — Ницше и Ибсен. Пророки-богоборцы. Но не были ли они в своей неумолимой борьбе с богом ближе к нему, чем те, кто знал лишь покорность?
Быт.32:
«22 И встал в ту ночь, и, взяв двух жен своих и двух рабынь своих, и одиннадцать сынов своих, перешел через Иавок вброд;
23 и, взяв их, перевел через поток, и перевел все, что у него было.
24 И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари;
25 и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним.
26 И сказал [ему]: отпусти Меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня.
27И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков.
28 И сказал [ему]: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь.
29 Спросил и Иаков, говоря: скажи [мне] имя Твое. И Он сказал: на что ты спрашиваешь о имени Моем? [оно чудно.] И благословил его там.
30 И нарек Иаков имя месту тому: Пенуэл; ибо, говорил он, я видел Бога лицем к лицу, и сохранилась душа моя».
«...и сохранилась душа моя», — говорит богоборец-Иаков, получивший благословение, а значит, богоносный Иаков. «Сохранилась», ибо была испытана борьбой. Но растворилась бы, как растворится всякая, борьбы избегнув. В этом богоборчестве с неизбежностью приводящем к богоносности и богопризнанию, нет ничего титанического, ибо последнее ведает лишь то самоутверждение, где «я» не обнаруживает тождественности Абсолюту, а подменяет собой Абсолют. Титанизм есть дерзкая попытка победить божественное, низвергнув его, встав над ним; титанизм не трагичен и не жертвенен.
Для Чулкова вся жизнь представлялась неустанной борьбой против власти. «Наша непримиримость, — писал он, — обусловлена сознанием нашего единства с Премудростью. Всякое механическое начало в истории и в космосе нам равно ненавистно, будет ли оно проявляться как «государство», — или как «социальный порядок», — или как «законы природы»308. Чулков очищал сакральное пространство для последней битвы (EndKampf) и пришествия Человека-Мессии. Общественная борьба в сознании Чулкова приобретала характер теургического, а значит, и дионисийского, акта («теургическое значение общественная борьба приобретает только в том случае, если она дионисична», — считал Чулков). Но мистический анархизм (и это чрезвычайно важно!) призывает к борьбе против той власти, чей источник — множественный, раздробленный, хаотичный и смертный мир. Уже после выхода брошюры «О мистическом анархизме», вызвавшей горячую полемику как в России, так и на Западе, Чулков обнаружил, что наше русское общество стало атомарным, т. е. совокупностью индивидуумов, отвернувших соборность. Это означало не что иное, как невозможность утверждения мистической личности, подмененной индивидом. В этом обществе мистический анархизм уступил место анархическому мистицизму, иными словами, «идее бунта и своеволия, доведенной до предельной бессмысленности, до темного зловещего идиотизма». Из мира уходит Музыка, а вместе с ней уходит Трагедия, жертвенность, тяга к трансцендетному. «Бог умирает» стократно, становясь последней жертвой потерянного человека.