52
Гомер. Илиада. Одиссея. М.: Художественная литература, 1967. С. 24.
мышью (эпитет Сминфей, т. е. «мышиный»), волком (эпитет Ликейский, «волчий»). На более позднем этапе архаики Аполлон становится демоном убийства и смерти, ему приносятся человеческие жертвоприношения. Греческим аналогом имени Аполлон является Аполлион, «Губитель» (у Иоанна фигурирующий как Аваддона, «Ангел Бездны»), являющий губительноразрушительную ипостась солнечного бога. Известно, что в сирийском манускрипте Откровения (VI в.) вместо Аполлиона значится уже имя Аполлон. Тем не менее, одновременно этот бог считался целителем и освободителем от бед; он получает прозвища: Эпикурий («попечитель»), Апотропей («отвратитель»), Простат («заступник»), Алексикакос («отвратитель зла») и др. Воистину, Аполлоническое Начало возникает из сумрака диони-сизма, как Логос — из Мифоса.
В эпоху патриархата зооморфные и брутальные черты Аполлона становятся более имплицитными, а вскоре и вовсе уходят на задний план. Из волка он прекращается в убийцу волка, из мыши — всего лишь в повелителя мышей. Аполлон, некогда посмевший восстать против закона Зевса, становится его пророком, провозвестником его воли (а того, кто нарушает волю Зевса, он насмерть поражает своими стрелами). Ницше знает и описывает Аполлона поздней эллинистической традиции. Аполлоническое подверглось закону энантиодромии, чем и объясняется постепенное превращение хтонического, несущего гибель Аполлона, в бога гармонии и светлого начала. Но мы должны отметить, что древние греки мыслили «светлое» в его непосредственной связи с «огнем» и «пламенем», и Лосев совершенно точно указывает на то, что боги и демоны есть огненные существа, а не просто «свет», и позднейшая концепция божества как светлого начала принадлежит теогонистам и философам.
Если поначалу Аполлоническое ещё несло на себе следы породивших его дионисийских глубин, то в поздний период мы встречаем почти полную противоположность изначально рожденного Аполлона: его разящие врагов стрелы обращаются в живительные лучи Солнца. Облик бога обретает слащавость, миловидность и в некоторой степени женственность, закладывая новый канон мужской красоты. В «Перикла век» (середина V в. до н. э.) Аполлон становится олицетворением прекрасной иллюзорности, сновидений, чувства меры и покровителем изящных искусств, и поселяется на горе Парнас.
«Понятия, соответствующие духу Аполлона, — писал Александр Блок, конспектируя Ницше, —только завеса, скрывающая царство Диониса. Аполлон — отец богов, так как боги — торжествующее бытие, лучезарное, созданное, чтобы закрыть ужас и гнусность бытия, ве домые грекам... Аполлиническая мера, а для того, чтобы сохранить ее — самопознание... Чрезмерность (например, самовозвышение) чужда Аполлону. Аполлону же представляется титаническим и варварским влияние Диониса, хотя он не мог скрыть от себя своего родства с этими титанами и героями. Его бытие основано на скрытом фундаменте страдания и познания. Аполлон не мог жить без Диониса... Таинственный брачный союз обоих стремлений (Аполлон и Дионис)... Никакое художественное произведение не может быть создано без объективности, без чисто беспристрастного созерцания... Но сначала художник в духе Диониса совершенно сливается с первобытноединым, его скорбью и противоречием... Когда происходит известное музыкальное настроение духа, является уже поэтическая идея... Затем эта музыка, как бы в символическом изображении, видимом во сне или под властью сна, относящегося к искусству Аполлона, является ему в видимых образах»37.
Отсюда становится более понятным, почему «Аполлоническое мышление» (?) Эфесского мудреца могло внушать страх, по причине которого одним из прозвищ Гераклита было «Грозный»38. Его бог — Аполлон — есть Огонь.
Можно было бы прийти к заключению, что Гераклит (Первое Начало философии) был одной из эпифаний бога Аполлона, другими — Пифагор и, несомненно, Платон (по Хайдеггеру, Начало Конца в рамках первого начала) — многие считали его воплощением Аполлона, а по другим версиям Аполлона называли отцом Платона. Мы уже говорили, что Фридрих Ницше полагал, что «с Платона начинается нечто совсем новое; или, как можно было бы сказать с тем же правом, с Платона недостает философам чего-то существенного, в сравнении с тем, чем была республика гениев от Фалеса до Сократа». То, чего не доставало философам, есть знание об истине бытия (но его сокрытие произошло уже с возникновением «республики гениев»), поскольку Платон инициировал катастрофический переход от онтологии досократиков к положению Sein als idea (Бытие как идея), фактически заменив идеей само Бытие. Хайдеггер полагал, что уже начиная с Платона западное мышление удаляется от своего начала и переходит в другую, впоследствии начинающую коснеть сущность, то есть, в метафизику».