В заключение можно сказать, что с появлением ионийского рационализма понятие mythos утратило свое метафизическое и религиозное значение, и было приравнено к «вымыслу». Не будет ошибкой, если мы отметим, что с того момента, как mythos оказался противопоставленным logos, Sophia (“мудрость”) «ушла в изгнание», оставив от себя лишь Philosophia (“любовь к мудрости”), что означало сокрытие истоков. Таким образом, рождение греческой философии стало возможным только с утратой мифа. Греческий мыслитель досократического периода больше не мыслил Начала, ибо оказался неспособным входить в сакральное время, в котором пребывали первые мыслители, sophos.
Повествуя об архаических обществах, Мирча Элиаде замечает, что через возвращение к Началам, их представители заново творили жизнь. Они не пытались ее исправить или переделать, для них было важно вернуться к тому истоку, откуда впервые возникли все вещи, потому что только это могло позволить им приступить к творению. “Недостаточно знать “происхождение”, “истоки”, необходимо восстановить момент сотворения. Это проявляется через “возвращение вспять” вплоть до восстановления первоначального, сакрального Времени, времени созидания”. — Пишет Элиаде. — ...восстановление первоначального времени, которое единственно способно обеспечить тотальное обновление Космоса, жизни и общества, достигается прежде всего через реактуализацию “абсолютного начала”, то есть через сотворение мира”104. Античные мыслители слишком рано утратили способность творить, но мифическое, не преодоленное и не уничтоженное, начинает за себя мстить — человек, погруженный в сон невежества, уходит без всякого понимания откуда и зачем он пришел. Пережив все стадии демифологизации, человек оказался в мире, лишенном смысла. Еще недавно его занимали мысли о “смерти бога” и “конце истории”, но даже это требовало от него столь многого — интеллектуального напряжения, опасного проникновения в бездну сокровенных смыслов, переоценки ценностей — что человек решился на бегство. Царство количества, в котором этот узник мнит себя господином, предоставило ему немало способов продлить свой сон.
Вернуться к истокам — это обрести способность вновь мыслить начально; войти в предвечный Хаос Гесиода, повернув время вспять; постичь sacrum через столкновение с прародителями богов, став участниками космогонических и теогонических процессов. Любое возвращение может быть только возвращением к Началу. Любое спасение может быть только спасением от времени и невежества; таким образом, спасение есть не что иное, как выход и разрыв. Элиаде совершенно справедливо уподобляет regressus ad uterum возвращению к хаотическому состоянию, предшествующему сотворению мира. Это возвращение некогда осуществлялось в процессе инициации, теперь же — оно почти невозможно. В арабском языке существует понятие тавиль (^iji^J), оно происходит от глагола первой породы U' (возвращаться) и глагола второй породы (толковать, объяснять). Исмаилиты понимают “возвращаться” как “возвращаться к истоку”. Анри Корбен, рассуждая о духовной герменевтике, писал, что “тавиль текстов предполагает тавиль души: душа не может восстановить, вернуть текст к его истине, если сама точно так же не возвратится к своей истине”105. Соответственно, тот, кто толкует священный текст, возвращая его к истоку, должен обрести исток сам. Даже всего лишь поставив вопрос об истоке, мы оказываемся перед возможностью осознать свое место в иероистории. В ХХ столетии этот вопрос был остро поставлен Фридрихом Юнгером в книге «Греческие мифы». Этот труд, весьма далекий от обычного исследования греческой мифологии, можно считать подлинным свидетельством того, что «возвращение», о котором мы здесь говорим, возможно даже в эпоху, когда начальных мыслителей больше нет.