Эпименид умер на Крите в весьма преклонном возрасте (по одной из версий, он прожил почти 300 лет). Согласно другой легенде, он был взят в плен во время войны спартанцев против Кнос-са, и был убит за свои страшные пророчества. Павсаний сообщает, что после смерти Эпименида, была найдена его кожа, испещренная письменами, что служило указанием на то, что Эпименид был наследником шаманских религий Центральной Азии. Доддс также считал, что кожа Эпименида, хранившаяся спартанцами в качестве реликвии, указывала на связь критского жреца с фракийской шаманской практикой. Подобным же образом спартанские цари хранили кожу убитого лакедемонянами Ферекида Сиросского (Мудрого), к которому мы вернемся чуть позже. Немало важно, что, наряду с Мелампом и Ономакритом, Эпименида считали одним из основателей орфизма.
8
В случае орфиков мы можем говорить скорее о Первоначалах, нежели о Первоначале, поскольку до сих пор нет единого мнения относительно того, что они полагали за исток мироздания. А. Ча-нышев приводит 12 ступеней орфической космотеогонии12:
1) первовода;
2) некий дракон времени Геракл (не стоит спутать его с легендарным героем Гераклом) и его спутница Адрастия, Неотвратимая;
3) Эфир, Эреб и Хаос;
4) «Яйцо»;
5) двуполый бог Фанес;
6) богиня Нюкта;
7) титаны Уран, Гея и Понт;
8) Киклопы, гекатонхейры, титаны;
9) Зевс;
10) Кора-Персефона;
11) Дионис;
12) человек.
Дамаский в труде «О началах» дает более стройное описание орфической теологии:
«Истолковывая ее [теологию орфиков], философы [неоплатоники] принимают Хронос [Время] за единое начало всех вещей, Эфир и Хаос — за двоицу, яйцо объясняют как абсолютное бытие и полагают эту триаду первой. Ко второй [триаде] относятся либо вынашиваемое и вынашивающее бога яйцо, либо «сияющее одеяние [хитон]», либо облако, из которых «выскакивает» Фанес. ...Третью [триаду] составляют Метис — как ум, Эрикепей — как потенция и сам Фанес — как отец. Быть может, следует принять также и среднюю триаду, соответствующую «трехликому богу, еще вынашиваемому в яйце». Действительно, средний член всегда уподобляется обоим крайним, подобно тому, как в данном случае он одновременно и яйцо и бог. Легко видеть, что яйцо — это единенность, а трехликий и в действительности многоликий бог — расчлененность умопостигаемого, а среднее, поскольку оно яйцо, — еще единенное, поскольку бог — уже расчлененное, а говоря в целом, находящееся в процессе расчленения»18.
Руфин, в отличие от прочих древних мыслителей, высказывается с большей определенностью, полагая, что Началом у ор-фиков был не Хронос, а Хаос — вечный, нерожденный, беспредельный — породивший некий «двойной образ» («наподобие огромного яйца»), т. е. мужеженского Фанеса. Сей образ есть начало всех вещей и причина разделения четырех элементов. Весьма озадачивает, что Дамаский («О началах») считая, что орфическая теогония начинает родословие богов с Ночи, также приходит к утверждению, что с Ночи начинает и Гомер. Таким образом, он вступает в спор с Евдемом, согласно которому, Гомер мыслил Начала как Океана и Тефию. Свою точку зрения Дамаский обосновывает тем, что Ночь предстает у Гомера как «настолько великая богиня, что даже Зевс перед ней благоговеет». И действительно, в «Илиаде» (XIV, 244) Сон, брат Смерти, обращаясь к Гере, признается в том, что Зевс боится причинить неудовольствие быстрой Ночи, «амбросиальной кормилице богов» (Прокл). К Ночи взывает Зевс, перед началом творения испросив совет у ее оракула:
Матушка, высочайшая из богов, бессмертная Ночь, как — скажи мне это -
Как мне следует, сохраняя неустрашимость, устроить власть над бессмертными?
...На вопрос Зевса Ночь отвечает:
- Как мне сделать, чтобы все вещи были одно и [в то же время] каждая отдельно?
- Охвати все вокруг неизреченно-огромным Эфиром, в середине него -
Небо, в нем — землю безграничную, в нем — море,
В нем — звезды, коими увенчано Небо. (Прокл)19
В воззрениях орфиков мы также встречаем Титаномахию и фундаментально важную мистерию убийства Диониса, который был растерзан и съеден Титанами. Эта мистерия легла в основу орфической антропологии, в центре которой находится человек как двойственное существо, сочетающее в себе два начала — дионисийское и титаническое. Земная плоть мыслится как гробница для души («то сома инэ то сэма», «тело — это могила»), отсюда их стремление к победе над титаническим началом и освобождением небесного семени бога Диониса. Лосев поразительно точно охарактеризовал орфизм как «философскую теорию мифа о растерзании», он пишет, что «по учению орфиков, сам Дионис есть не просто идеальное бытие, но именно ум и, поскольку это бог, то именно мировой ум и мировая душа»20. Распространенное заблуждение, гласящее, что в Античной Греции процветал культ тела (яркими чертами греческой культуры культ тела и антропоцентризм становятся лишь со времени сокрытия Дионисийского начала и «темной», таинственной мистериальной Греции), никоим образом не затрагивает воззрений орфиков и мистериаль-ную мудрость, беспощадно отметающую телесный элемент, подверженный распаду. Дионисийская Греция не знала культа тела вообще. В одной из лекций о боге Дионисе Евгений Всеволодович Головин говорит о том, что если мы собираемся рассуждать о досократическом периоде, мы должны принять во внимание, что «акцент, который делали греки, никогда не был акцентом на внешний мир и на тело, акцент был только на душе”13, однако немало важно понимать и то, что “в человеке античности тело не слишком отличается от души, то есть, нет строгого разделения тело-душа-дух: это единый организм, в котором тело занимает периферийную материальную позицию. Тело занимает позицию самую ничтожную, то есть, тело есть то, что погибает. Погибает оно примерно одинаково и для египтян и для греков — для всех них это почти такая же катастрофа, как, если бы мы, обрезая ногти или волосы, стали проливать слезы, что ногти лежат на полу, а волосы еще неизвестно где...”14. По убеждению Головина, античный мир знал лишь пренебрежение к материи и, безусловно, ему не был известен страх смерти, парализующий современного человека. Мы знаем, что ницшеанский дионисизм настаивал на низвержении “потустороненнего мира”, что был создан страданием и бессилием как последнее пристанище для слабых духом, но при этом дионисизм Ницше равным образом отвергал и “душу”, вместо того, чтобы “вспороть” тело скальпелем предельного безумия