— Я мог бы прийти сюда и с закрытыми глазами.
— Вы в этом уверены? — глухо спросила она, и я заметил, что дыхание у нее участилось.
— Конечно! Неужели вы еще не поняли, что нас непреодолимо тянет друг к другу и то, что должно случиться, обязательно случится? — Сказав это, я крепко обнял ее и своими губами нашел ее губы. Они были мягкими и влажными, словно созданными для того, чтобы их целовали. Я почувствовал, что она вся дрожит. Но в следующую минуту она оттолкнула меня и отвернулась.
— Будет лучше, если вы уйдете.
— Вы уверены в этом?
— Да, уверена. Вы же сами сказали, что вам знакома жизнь в маленьких городках.
— Ну и что из этого?
— Вы думаете, что старая ведьма напротив не видела, как вы приехали? Она наверняка стоит у окна и ждет, когда вы уйдете.
Я попытался вновь привлечь ее к себе, но она увернулась.
— Уходите, Гарри.
Она была права. Нет смысла самому создавать себе неприятности.
— Что ж, пусть будет по–вашему. Но я вернусь.
Она ничего не ответила.
Я вернулся в автопарк и забрал свою машину. Приехав домой, принял душ, надел габардиновые брюки, пуловер и отправился на Майн–стрит. На город опускались сумерки. В свете фар кружились мотыльки. Вскоре я подъехал к банку и остановил машину на противоположной стороне. Я старался не думать о Долорес Харшоу. Плевать мне на нее. Опасно связываться с ней в этом городке. Она права…
Я взглянул в сторону банка. Угловое здание, две двери — одна на одну улицу, другая — на другую. А где же по отношению к банку находится магазин Тейлора? Ага, на параллельной улице, в трех–четырех кварталах отсюда.
Эти мысли так меня взволновали, что я забыл об ужине. Наконец я решил, что все‑таки следует что‑нибудь перекусить и пошел вниз по улице. В первой же закусочной я неожиданно увидел через окно Глорию Гарнет, которая листала какой‑то журнал. Я вошел.
— Добрый вечер! — сказал я.
— О, мистер Мэдокс! Добрый вечер!
Она не улыбнулась мне, но в ее обращении не было ничего неприязненного.
— Вы не возражаете, если я угощу вас лимонадом?
— Что ж, с удовольствием выпью.
Мы быстро осушили две бутылки.
— Я хочу попросить у вас прощения за тот день. Я действительно вел себя по–хамски.
— Я уже забыла об этом.
— И больше не сердитесь на меня?
— Сейчас уже нет.
— Это прекрасно! Вы не скажете мне, как здесь проводят субботние вечера?
— Никак. Кроме кинотеатра здесь нет никаких развлечений. Иногда, правда, устраивают вечер танцев.
— В таком случае, может быть, поедем искупаемся?
— Это очень заманчиво, но сегодня не могу. Мне нужно подежурить у ребенка.
— У вас что, еще какая‑нибудь работа?
— Нет, это ребенок моей сестры. А она сегодня собралась пойти в кино со своим мужем.
— Тогда разрешите мне вас проводить?
— Спасибо.
Видимо, девушка эта была из порядочной семьи. Да, но как же тогда Суттон? Я не мог забыть его циничного взгляда, когда он смотрел на нее.
По дороге я расспрашивал ее о жизни. Она прожила в этой местности почти все время. Исключение составляли только два года, проведенные в колледже. Ее родители жили в Калифорнии, а она устроилась здесь с сестрой и ее мужем. Я намеками попытался выяснить, есть ли у нее парень, который за ней ухаживает, но она ловко уклонилась от этих вопросов. Обручального кольца на пальце не было.
Глория жила в одном из переулков в маленьком беленьком домике. Забор перед домом тоже был выкрашен белой краской.
— Может быть, зайдете на минутку? — предложила она.
— С удовольствием, — согласился я.
В доме света не было, вся семья сидела на ступеньках веранды, освещенная лунным светом. Увидев, что Глория приехала не одна, кто‑то зажег свет. Сестра была похожа на Глорию, только немного старше. Ее мужа звали Робинсон. Меня представили им обоим.
— Мистер Мэдокс, наш новый продавец.
Их ребенку было два–три года. И ее тоже звали Глорией. Меня это немного удивило.
— Да, ей дали мое имя…
Сестра с мужем вскоре ушли в кино, а Глория пошла укладывать девочку спать, пригласив меня пройти в дом.
Когда она вышла из детской, я рассматривал акварели, висевшие на стенах.
— Талантливо сделано, — заметил я. — Это вы рисовали?
— Да. Откровенно говоря, я не считаю, что это выполнено талантливо, но я очень люблю рисовать.
— А мне они очень нравятся.
— Спасибо.
Мы вышли на улицу и сели на ступеньки дома. Я предложил Глории сигарету.
— Вы очень привлекательная девушка, — сказал я после небольшой паузы.
— Благодарю за комплимент. Но вам не кажется, что во всем виноват лунный свет?
— Дело не в лунном свете.
Она ничего не ответила. Я бросил окурок сигареты за ограду и спросил:
— А что это у вас за непонятная история с Суттоном?
Я заметил, как она сразу вся напряглась.
— Какая история? Никакой истории тут нет.
— Что ж, не хотите отвечать — не надо. Тем более, меня это не касается.
— Прошу вас, не будем об этом. Кроме того, вы сгущаете краски…
В этот момент перед домом остановилась машина, и из нее вышел какой‑то парень. Ему было лет двадцать. Звали его Эдди. Мы немного поговорили втроем о всяких пустяках: об университете, где он учится, о военной службе.
— В каких войсках вы служили, мистер Мэдокс? — спросил он меня.
— В морских частях.
Наконец он поднялся.
— Ну, мне пора.
— Посидите еще немного, мистер Мэдокс, — попросила Глория. — Вам ведь некуда спешить.
— Нет, у меня есть кое–какие дела.
Я сел в машину и со злостью нажал на газ. Доехав до реки, искупался и поехал обратно. Когда я вернулся в город, было только девять часов. Дом, где я поселился, словно вымер. Даже соседи, постоянно читавшие библию, куда‑то ушли.
Я вытер пот со лба и улегся на кровать. Но злость и волнение не проходили. Да, лунный свет чертовски сильно действует на человека. Я снова вскочил и вышел на улицу. Миновав станцию обслуживания, я дошел до дубовой аллеи. Пересек лужайку перед домом и на мгновение замер в темноте. Во всех окнах было темно, только сквозь шторы в гостиной просачивался слабый свет.
Я дошел до лестницы и поднялся по ступенькам. Дверь оказалась незапертой. Вскоре я добрался и до ее спальни.
Она лежала на кровати около окна. Почти вся она находилась в тени, лунный свет падал лишь на конец кровати, играя с цепочкой, которую она носила на ноге.
— Это ты, Гарри? — томно прошептала она. — И ты нашел дорогу сюда даже в темноте?
— Что ж тут удивительного, — ответил я. — Человек — это го же животное. Зачем же мы будем отказывать себе в блаженстве?!
Глава 5
— Гарри!
— Что?
— Ты хочешь чего‑нибудь выпить?
— Нет.
— Почему?
— Я уже достаточно выпил. И у меня болит голова.
— А ты мне нравишься. Пьешь ты немного, но ты мне нравишься… Знаешь что, Гарри?
— Что?
— Ты мне очень нравишься.
— Ты мне это уже говорила.
— Ну и что? Я буду повторять это столько раз, сколько мне захочется. У тебя вид свирепого бродяги, но ты очень мил… Понимаешь, что я хочу сказать?
— Нет.
Вероятно, было уже около полуночи. У меня страшно болела голова и было отвратительно во рту. «Наверное, она купается в одеколоне, — подумал я. — Им пропахла вся комната».
— Гарри!
— Ну что еще?
— Ты не считаешь, что я немножко полновата?
— Конечно, нет.
— И ты не говоришь это просто так, чтобы успокоить меня?
— Разумеется, нет.
Луна освещала ее теперь почти всю, и я видел, как колыхались ее полные груди, когда она помешивала лед в стакане. Налившиеся и даже несколько перезрелые персики. Пройдет еще немного времени, и они совсем сгниют. Да, через год–два она уже будет настоящей толстухой.
— Налей мне, пожалуйста, Гарри.
Она уже и так достаточно выпила, но я не стал ей возражать и нащупал горлышко бутылки, стоявшей у кровати. Я готов был сделать что угодно, лишь бы она замолчала. Но бутылка оказалась пустой.
— В бутылке нет больше ни капли.
— И все равно я должна выпить.