Гитлер и Гаха в результате так называемых двусторонних переговоров и обсуждений достигли следующего соглашения. «Одинокая самостоятельная Чехия, лишенная армии, не может существовать без покровительства великой державы. Рано или поздно она попадет под господство своих соседей, вероятнее всего, коммунистической России. Поэтому в целях предупреждения такой катастрофы жизненно необходимо превратить Чехословакию в протекторат Германии» и т. д. и т. п.
Кстати, когда этот «договор» еще подписывался, моторизованные части Гитлера уже имели приказ перейти к действиям, чтобы быстрее выполнить эту «гуманную» миссию. Ничем иным нельзя объяснить тот факт, что Прага была захвачена этими частями уже к шести часам утра.
Да, ранним утром, на следующий день после нашего посещения Пражской оперы, Злата Прага перешла в руки немцев. Еще до обеда на всех официальных зданиях были вывешены флаги со свастикой. Самый большой и нарядный из них развевался на куполе вчерашнего дворца президента республики. Молодые унтер-офицеры войск СС давно уже захватили перекрестки улиц и окружили площади. К вечеру гестапо обосновалось в доме одного богатого еврея, рядом с особняком Бенеша, стоящим напротив нашего посольства. Кругом тишина. Чехи хранили полное спокойствие и молчание. Все и вся, казалось, так быстро свыклись с «новым порядком», что можно было подумать, будто Прага с давних пор была под властью германских фельдфебелей в касках. Даже левостороннее движение по улицам, введенное еще во время австро-венгерской монархии, было переключено на правостороннее. В то утро госпожа Караосманоглу выехала с одним из сотрудников нашего посольства в город. Ей тоже пришлось на своем автомобиле с дипломатическим номером послушно проследовать по правой стороне улиц[64].
Когда она вернулась, я спросил: «А на рынках так же спокойно, как и в нашем квартале?» Супруга моя грустно улыбнулась и ответила: «Все заняты своим делом. Только на площади Яна Гуса я видела много народу, большинство женщин. Толпа окружила памятник неизвестному солдату возле бывшего муниципалитета. Когда немецкие части продвигались к площади Святого Вацлава, эти женщины плакали, кричали и в последний раз пели национальные и религиозные гимны. Меня это очень тронуло». Рассказывая это, жена не могла сдержать слез.
Между прочим, в нашем посольстве вот уже десять лет в качестве переводчика работал господин Барабаш. Хотя он и был в прошлом легионером, но не воспользовался никакими привилегиями во времена Бенеша. До последних дней он стремился доказать свой патриотизм полным презрением к Гитлеру. Называл он его не иначе, как «ефрейтор Адольф». И этот наш служащий – чех, с мягким характером и добрым сердцем, во время национального бедствия своей страны держался твердо, не проронив ни слезинки и, как всегда, будто ничего не изменилось, готовил мне переводы из местных газет.
Барабаш равнодушно читал мне сообщение о том, что вечером Гитлер прибыл в Прагу, и воскликнул: «Что это за пыльная, грязная страна!» Так же абсолютно спокойно рассказывал мне господин Барабаш о том, что он видел, находясь в толпе, наблюдавшей за дворцом на противоположном берегу Влтавы, где остановился Гитлер. Барабаш хотел посмотреть хотя бы на тень «ефрейтора Адольфа», которая однажды появилась в окне освещенного балкона…
Через несколько дней после оккупации господин Барабаш таинственно сообщил мне: «Оказывается, хваленая германская армия по сравнению с нашей ломаного гроша не стоит! Больше половины моторизованных частей из-за поломок осталось на дорогах. Их машины, оказывается, такие ненадежные, что наши инженеры и офицеры удивлены. Вся наша армия сейчас говорит с горьким сожалением: „Ах, что мы наделали, почему мы им не дали отпора!”»
Так и было на самом деле. Увидев старые бронемашины и транспортеры немцев, нельзя было не разделить сожаления чехов. Но что сделано, того не воротишь. Дней через десять Прага казалась старым и жалким городом. Эти прекрасные, величественные памятники искусств на Малой Стране словно подверглись разрушительному нашествию. Оказывается, у камней, мрамора и дерева тоже есть жизнь. Сейчас она покидала их, и эти исторические здания, каждое из которых говорило на своем своеобразном национальном языке, вдруг замолчали, омертвели и потеряли прежнее выражение. Вся позолота Злата Праги опала; она стала казаться тусклым, погасшим цветным фонарем…
А что сказать о Карловых Варах, где мы с таким комфортом проводили курортные сезоны? Когда мы были там в последний раз, мы не могли найти даже свободной гостиницы, чтобы остановиться, даже места, где бы позавтракать. Главные отели превратились или в госпитали, или же в удобные казармы. В водолечебницах и санаториях и следа не осталось от былого порядка. Витрины магазинов, где когда-то выставлялись самые редкие, самые богатые товары в Европе, совершенно опустели, словно они подверглись грабежу. Нельзя здесь было встретить и прежних состоятельных покупателей. Карловы Вары в полном смысле слова походили на мельницу, от которой отвели воду.
«Heil Hitler!». Снова «Heil Hitler!». Еще в сентябре прошлого года нас всюду, куда бы мы ни пошли, служители гостиниц, официанты в кафе приветствовали вежливо и учтиво: «Guten Tag» и «Kuss die Hand» или же «Cruss Gott»[65]. Сейчас же «воинственные» гитлеровские приветствия заставляли вздрагивать наши сердца… Грубое и жестокое правление нацистского режима в течение нескольких месяцев превратило этот старый немецкий городок в насильственно оккупированную местность.
Правда, нацистская партия, при помощи организации внутреннего туризма, изо всех сил старалась придать Карловым Варам оживление. Ежедневно сотни автобусов привозили сюда из сел и городов Германии женщин, мужчин и детей. Тысячи людей наполняли курортный городок, где столько памятных мест, связанных с именами Бетховена, Гёте, Шиллера. Но кто пойдет смотреть памятник создателю божественной музыки? Кто пойдет читать стихи великого поэта Европы, высеченные на мраморных плитах, и кому придет в голову изучать подлинники литературного наследия Шиллера, хранящиеся в неизвестном музее? Толпы пришельцев вываливали на улицы, заполняя и без того узкие проходы, толпились у витрин магазинов, удивленно рассматривая антикварные вещи. Подталкивая друг друга локтями, люди перекрикивались: «Guck, guckl Ach, wie schon, wie schonl»[66]. А когда наступал вечер, они, ничего не купив, уезжали.
Однажды, стоя перед цветочным магазином, где мы были старыми клиентами, я наблюдал за толпой. Хозяин магазина подошел ко мне: «Добро пожаловать, господин посол! Какое счастье вас снова видеть здесь. Мы боялись, что вы больше не приедете. Ведь теперь Карловы Вары уже не те, они превратились в пустыню». Я знал, что хозяин магазина – чистокровный судетский немец, и, подозревая, что он хочет у меня что-то выведать, сказал: «Почему же? Я вижу, что ваш городок стал оживленнее и многолюднее, чем прежде». При этом я указал на «туристическую группу», стоявшую на другой стороне улицы. Бедняга, горько улыбаясь, ответил: «Это вы о них? Господин посол, это стадо баранов!»
ГОЛЛАНДИЯ Гаага (1939-1940 гг.)
Когда в юности при мне упоминалось о Голландии, перед моими глазами возникали три воспоминания: фотографии молодой королевы Вильгельмины в иллюстрированных газетах, кольцо с бриллиантом, которое моя мать называла «фламандским камнем», и голландский сыр, напоминавший красный мяч. Когда же мне перевалило далеко за сорок пять лет и я прибыл в Голландию, из этих трех видений детства мне вспомнилось только одно – бриллиант в кольце матери. В полутьме алмазных цехов, похожих на наши мастерские, где изготовляют веретена, мне довелось увидеть множество значительно более крупных камней, сверкающих как звезды.
Но где моя королева, красавица с ласковыми глазами и пышными локонами? К сожалению, сейчас вместо нее передо мной была старушка лет шестидесяти. От молодости у нее остался только нежный голос; да, это был мягкий, приятный по тембру голос молодой девушки, но и он никак не мог вытеснить из моего сердца тоску по старым фотографиям.
64
В действительности этот порядок и спокойствие длились недолго. По городу прокатилась волна террора, гестапо начало охотиться на евреев, коммунистов и социал-демократов. От него не смогли уберечься даже некоторые послы и посольства. Их обвиняли в покровительстве евреям, во вмешательстве во внутренние дела Германии. Один германский коммунист, спасаясь от вооруженных агентов гестапо, вбежал в открытые ворота посольства Швеции. Агенты настигли его и хотели забрать. Посол Швеции, один из крупных ученых-юристов своей страны, был к тому же добросердечным человеком. Он хотел воспрепятствовать действиям гестаповской полиции, заявив: «Человек, которого вы хотите забрать, – политический обвиняемый. Он нашел убежище под флагом Швеции. Я его не выдам». На посла напали с пистолетами. «К счастью», как раз в этот момент беженец выстрелом из револьвера покончил с собой (прим, автора).