Я никогда не забуду одно из них, связанное с моряками греческой баржи, сгоревшей во время бомбардировки Роттердама. Как-то вечером группа моряков из десяти – пятнадцати человек в составе капитана, машинистов, кочегаров и матросов – не знаю, как и каким образом сумевшая добраться до Гааги, – укрылась в посольстве. Решив никуда не выходить, пока не выяснится вопрос об их возвращении на родину, они собрались и сидели в каменном подвале посольства. Ничего не ведая об этих «гостях», наши друзья на верхнем этаже переодевались, с тем чтобы вскоре прийти к нам. Мадам Полихрониадис решила принять ванну – бедняжка в течение трех дней не имела возможности как следует вымыться. Она наполнила ванну, развела свои любимые ароматические таблетки, разделась и только собралась сесть в воду, как недалеко от посольства с грохотом разорвалась бомба. В смертельном страхе она, совершенно раздетая, выбежала, отчаянно крича, и бросилась спасаться в подвал.
Я представляю себе, что произошло при этом: как некоторые из суеверных моряков не могли сообразить, где они находятся, а другие, решив, что сама Венера Милосская воскресла и принялась исполнять вакхический танец, с восхищением наблюдали за ней. Но в действительности случилось иное. Один из греческих моряков – это был наверняка капитан – сразу снял свою шинель и, накинув ее на плечи мадам Полихрониадис, доказал, что он не является греком-ортодоксом времен Перикла, когда преклонялись перед «культом нагой красоты».
А что вы думаете делал в это время господин Полихрониадис? Он окунул свое тело в теплую и благоухающую ванну, которую с таким усердием приготовила для себя его жена, и прекрасно вымылся… Но это уже диогеновская сторона вопроса. Когда наши друзья пожаловали к нам, по их виду нельзя было сказать, что с ними произошел этот необыкновенный, в чисто «греческом» стиле случай. Господин Полихрониадис с удовольствием подтрунивал над своей женой. А мадам Полихрониадис, сожалея, что лишилась превосходной ванны, все время бранила мужа.
Так к нашим страданиям первых двух дней, когда мы были загнаны, как крысы, в ловушку налетами немецкой авиации, примешался забавный элемент. Иногда мы переживали тяжелые минуты, но всегда были далеки от паники. Даже когда один из наших сотрудников в связи с частыми бомбардировками нашего квартала предложил переехать в маленькую загородную гостиницу, он получил решительный отпор моей супруги. Госпожа Караосман-оглу заявила: «Если я умру, то умру под нашим флагом. Я отсюда никуда не двинусь…» И нам действительно начало казаться, что «смерть под нашим флагом» – лучший выход и спасение для нас.
Я должен признаться, что эта отважная покорность судьбе пропитала не только атмосферу турецкого посольства. Соседняя с нами канцелярия американского посольства и работавший в ней с утра до вечера посол господин Гордон являли собой самые высокие образцы мужества и отваги. Персонал американского посольства и посол кроме собственной служебной деятельности взяли на себя обязанность защиты граждан пяти воюющих стран. В канцелярию американского посольства непрерывным потоком стекалась масса людей, сотни женщин, мужчин и детей, может быть, тысячи французов, англичан, бельгийцев, норвежцев и канадцев. Они выстраивались в длинную очередь от перекрестка улицы до самого бюро, захлестывая этим потоком господина Гордона и его сотрудников.
И я пару раз, протиснувшись сквозь толпу, посетил своего американского коллегу. И в первый и во второй свой приход я не видел, чтобы он выглядел растерянным. Я могу лишь подчеркнуть, что он немного нервничал и сердился. Нервничал потому, что был не в состоянии чем-нибудь помочь. Сердился потому, что никак не мог объяснить этим людям, насколько он бессилен.
– Я могу дать им сколько угодно виз. Но какой от этого толк, – говорил он. – Ведь они никуда не смогут уехать… Могу гарантировать сохранность их имущества и денег, могу раздать продовольствие и одежду тем, у кого ничего нет. Но я ведь не могу спасти им жизнь… Что касается жизни, то какая разница между ними и мной? Сейчас мы с вами беседуем, но кто может предсказать, что через час будет со мной или с вами? Разве эти бомбы различают, кто толпится у дверей с просьбами, кто пользуется дипломатической неприкосновенностью? Но вы попробуйте объяснить это тем, кто плачет перед моей дверью. Все полагают, что мы застрахованы от гибели и всесильны.
Незадолго до вашего прихода одна женщина спрашивала меня, не имею ли я сведений о судьбе ее пропавшего мужа. Я же вот уже три дня никак не могу запросить даже свое правительство… Затем… затем, на самом деле, ума не приложу, мой дорогой коллега, что с нами сделало правительство Голландии. Даже не посчитав нужным намекнуть нам на что-либо, оно бросило нас, как бездомных собак посреди улицы, а само потихоньку улизнуло.
Посла Америки больше всего злило именно это обстоятельство. Действительно, действия голландского правительства были беспрецедентными в истории дипломатии, тем более что представители государств, поручивших американскому посольству защиту интересов своих стран, уехали, даже не попрощавшись с господином Гордоном. Когда я сказал, что за несколько минут до своего отъезда мне по телефону позвонил английский посол, господин Гордон чуть не подскочил в своем кресле.
– Как, как? – спросил он. – Вам позвонил сэр Блэнд? Мне он даже не потрудился дать знать об этом. Я только сейчас от вас узнаю, что он уехал. Между прочим, больше половины людей, ожидающих на улице, – английские граждане.
На шестой день налетов германской авиации и на второй день после бомбардировки Роттердама командующий голландскими армиями вместе со всеми своими частями, которые были вполне боеспособны, капитулировал. Если бы он этого не сделал, то, согласно ультиматуму противника, Гаага, Амстердам, Лейден, Харлем и все остальные голландские города и поселки были бы, подобно Роттердаму, снесены с лица земли. Этот командующий лучше всех знал, что собой представляет «противовоздушная оборона», так как сам в свое время руководил ею. Другого решения он и не мог принять, к тому же это было решение королевы Вильгельмины: мягкосердечная женщина не хотела излишнего кровопролития ради бесконечной войны.
Итоги шестидневных воздушных и уличных боев показали, что наибольшие потери в людях и технике понесли немцы. Говорят, что десять – пятнадцать тысяч немецких парашютистов были тяжелоранены или убиты, а уничтожено, по крайней мере, сто – сто двадцать самолетов. Таким образом, голландская армия проявила героизм и сделала все для защиты родины, не запятнав своей воинской чести.
Успехи же германской армии никак нельзя было назвать победой в полном смысле этого слова и обнаружить в них черты героизма. Немцы захватили Голландию при помощи коварства и шантажа, забрасывая в тыл диверсантов в различной экипировке и подвергая бомбардировке открытые города. Почему они мужественно не вступили в бой? Почему они уклонились от боевых действий с пограничными частями? Где была их воинская доблесть?
Так расценивали в народе эту войну после капитуляции. Но… «Что с воза упало, то пропало». В течение нескольких часов моторизованные части вермахта, спокойно форсировав по понтонным мостам водные преграды, не запачкавшись и не замочив ног, словно на параде – чистые и блестящие, – развернулись на голландской земле[72]. А некоторые голландские части во втором эшелоне воспользовались короткой передышкой и стали уничтожать вооружение и боеприпасы, чтобы они не попали в руки противника. Как-то к вечеру одна из моторизованных частей, соблюдая воинский порядок, подошла к лужайке напротив нашего посольства и свалила в кучу все свое вооружение и имущество. Затем, подкатив к этому холму зенитные орудия и обильно полив холм бензином, она подожгла его и отступила.
Огонь пылал всю ночь. Пламя его постепенно разрасталось, выбрасывая со страшным треском раскаленные куски железа.
72
Какая ирония судьбы! В это время бывший германский кайзер Вильгельм II, спокойно проживавший в замке Дроин в течение двадцати лет, умер от разрыва сердца (прим, автора).