Что же самого положительного в европейце? Прежде всего то, что европеец уважает законность и порядок. Преданность швейцарца законам почти фанатична. В чем же самый главный недостаток европейца, по нашим восточным критериям? Европеец думает только о своих материальных выгодах. Эта черта у швейцарца приобрела национальный характер: «Pas d’argent pas de Suisse» – там, где нет денег, нет и швейцарца. Эта поговорка вполне справедлива, и я много раз слышал, как ее с улыбкой повторяли сами швейцарцы.
Одним из качеств, отличающих западного человека от восточного, является способность совмещать практический ум со спекулятивной сметливостью. С этой точки зрения швейцарец среди других европейцев может занять место в первом ряду.
В Швейцарии книга адекватна действительности. Литература и искусство стали таким же коммерческим делом, как и наука. Каждый профессор, специалист по техническим наукам, находится на службе крупного предприятия по своей отрасли знания. Швейцарец не вступит в невыгодное предприятие. Я знал только двух ученых, которые, подобно святым в древние времена, полностью отреклись от всего земного. Вероятно, поэтому, несмотря на мировую славу, они не пользовались очень большим уважением не только в своей стране, но даже в своем кантоне. Один из них, профессор Пиккар, проводил свои испытания первого стратосферного баллона при моральной и материальной помощи бельгийских научных учреждений и промышленных предприятий. Многие из нас даже считали его бельгийцем. В конце войны профессор Пиккар решил заняться проблемами подводного мира. В небольшом местечке Сьерра он своими руками на алюминиевом заводе изготовлял свой подводный снаряд – батисферу. Как раз в то время я удостоился чести познакомиться с ним. Со свойственным ученым детским простодушием и юношеским задором он долго рассказывал мне о своем опыте. «Да, это очень привлекательное дело, но оно требует много денег, больших средств. Посмотрим, как мне удастся осуществить мой замысел», – сказал он.
Действительно, помощь, оказанная ему швейцарскими научными учреждениями, да и местным промышленным миром, была ничтожной. Я полагаю, что этому крупному ученому Швейцарии удалось в конце концов осуществить свой важный эксперимент при поддержке или княжества Монако, или же научных обществ Италии. Другим ученым был любимец Ататюрка, профессор Питтар. Чтобы создать в Женевском кантоне этнографический музей, ему, одному из самых почетных швейцарских граждан, пришлось годами обивать пороги многочисленных учреждений…
Только в возрасте восьмидесяти лет он достиг своей заветной цели. Показывая мне свое детище – этот музей, – он радовался, как школьник, успешно сдавший экзамен, обращая мое внимание особенно на древние турецкие ткани, рукописи и ковры. «Как жаль, что я не смог показать их Ататюрку», – говорил он с сожалением. Бедный Питтар впал как бы в детство: он оставил пятидесятилетнюю, полную почета и уважения жизнь профессора и отдал себя целиком собиранию и изучению этих тряпок.
За время моего длительного пребывания в Швейцарии я много общался с деятелями науки и культуры. Но в моей памяти остался только благородный облик этих двух людей, поглощенных «наукой ради науки». Кстати, круг деятелей общественной мысли и культуры здесь настолько узок, что служители ее могут найти себе достойное место только в странах их языка – во Франции и Германии. Значительно позже я узнал, что романист Пурталесс родом из Женевы, хотя почти все его произведения были изданы в Париже. Успех и слава самых знаменитых мастеров живописи и музыки немецкой Швейцарии очень часто доходили в родную страну с противоположного берега Рейна.
Подлинно своим Швейцария может считать только крупного литератора Рамуза. Но и он удостоился этого счастья, согласившись погасить весь пыл своей бурной молодости, все свое горение и снизойти до уровня виноградарей кантона Вод, где он родился и вырос. Он стал народным писателем потому, что так же, как они, жил тихой, безмятежной жизнью и создавал их правдивые образы в своих произведениях на местном диалекте.
Швейцарская демократия еще со времен Ж.-Ж. Руссо «утрамбовывает» головы выдающихся людей. Больше всего пугает это общество личность с задатками гения. Каждый, кто ощущает необходимость стать великим, вынужден кочевать с молодых лет, подобно Руссо.
Хорошо ли это или плохо – я не знаю. Но еще со времен Афинской республики во всех подлинных демократиях мы наблюдаем, как безжалостно действует эта «утрамбовка». Вспомним Сократа: «Я несправедливо осужден на смерть. Однако такова воля афинских богов и законов. Исполним же наш гражданский долг».
Неограниченная власть общества над личностью в древние времена стала в Швейцарии монополией кантонов. Что бы вы ни делали, вы не в силах эту власть преодолеть. Хотя вы и не подвергнетесь участи Сократа, однако станете всеобщим посмешищем. В вашем кантоне на вас будут смотреть, в лучшем случае, как на чудака. А это своего рода моральная ссылка. Если в Швейцарию проникают откуда-либо «крайние» мысли и идеи, они сразу же начинают смягчаться, затухать. Кстати, для распространения таких «вольностей» здесь просто нет поля деятельности. Все основные журналы и газеты для них закрыты. Например, во время войны вышло только несколько номеров профашистского ежемесячника: он закрылся, хотя никаких препятствий к его изданию не имелось, лишь из-за отсутствия к нему интереса у публики.
Но разве нет здесь, как в других странах, молодежи – авангарда, всегдашнего носителя новых взглядов? Несомненно есть, но она тоже пассивна. Свое беспокойство идейной и социальной узостью своего общества она проявляет только путем невмешательства в политическую жизнь страны. В выборах молодежь участия не принимает. По этой причине как в коммунальных, так и в кантональных выборах участвует не более 30% населения. Это безразличие молодежи к политической жизни в последнее время вызывало дискуссии в печати. Но многие представители молодежи следующим образом ответили на предъявленные им обвинения: «В программах существующих партий мы не можем найти ни одной статьи, отвечающей на вопросы современной общественной жизни. Все это устаревшие, отжившие свой век политические утверждения, унаследованные еще с прошлого века. Ни к одному из них нет у нас приверженности и доверия».
Однако во время войны все передовые элементы европейского континента варились в узком котле этой малюсенькой страны. Эти люди, будь они правых или левых убеждений, только здесь находили возможность жить, мыслить и высказываться. Свободная Европа постепенно сжималась в железном кольце военщины, оккупации, «нового порядка» и Нацистского террора. Ее отбрасывало назад, к средневековью, и казалось, что вся Европа состояла только из одной Швейцарии.
Правда, некоторые швейцарцы с тайной симпатией следили за движением Сопротивления, или национально-освободительной борьбой французов, и даже тайно помогали голлистами. Однако официальные круги не придавали значения этому движению до высадки англо-американских войск в Северной Африке и создания временного французского правительства в Алжире. Как только туда вступил генерал де Голль, Совет Швейцарской конфедерации первым делом немедленно аккредитовал при временном французском правительстве своего дипломатического агента. По-моему, швейцарское правительство, сделав такой шаг, доказало, что оно более дальновидно, чем правительства других стран, потому что, по мнению многих министерств иностранных дел, включая и наше, попытка высадки войск в Северной Африке и создания временного французского правительства в Алжире являлась бессмысленной и даже опасной авантюрой. В связи с этим Германия могла оккупировать всю остальную Францию, лишить ее независимости и забрать все африканские колонии в свои руки, короче говоря, полностью ликвидировать режим Виши. Кроме того, позиция де Голля по отношению к Рузвельту и Черчиллю не была обнадеживающей. Разногласия, возникшие между де Голлем и Жиро в то время, когда проектировалось временное французское правительство, ввергли в сомнения даже самых больших оптимистов. «Французы прогнили до мозга костей. Нет никаких возможностей для какого-либо конструктивного сотрудничества с этим народом» – эти слова стали распространяться все больше и больше.
Я же, то ли из-за любви, которую как ветеран национально-освободительной борьбы питал к «Сражающейся Франции» де Голля, то ли потому» что первый решительный, бодрый голос после разгрома Франции услышал из уст этого генерала, с большой надеждой и волнением следил за созданием плацдарма в Северной Африке. Это волнение заставило меня дать нашему министерству иностранных дел некоторые рекомендации, что не входило в круг моих официальных обязанностей. В этих рекомендациях я хотел доказать, что нам будет весьма целесообразно, подобно Швейцарии, послать своего дипломатического агента в Алжир.