Из своей швейцарской обсерватории мы наблюдали не только это движение. После падения гитлеровского режима, заставившего дрожать в течение пяти лет весь европейский континент, появились признаки новой опасности. С одной стороны, грозовой тучей шла Россия, с другой – Америка, поэтому западный мир, включая Швейцарию, сильно колебался – верить и радоваться ли победе, с которой поздравлял их Черчилль, хотя сам он чувствовал, что это не его победа.
Состояние освобожденной Франции было плачевным. Англия-освободительница израсходовала до конца все свои ресурсы. Да, это была для Европы в полном смысле пиррова победа. Западный мир, по выражению французского поэта Поля Валери, представлял собой «маленький нос, вытянувшийся к океану огромной Азии». Он был сейчас географическим понятием, еще меньшим, еще более жалким, чем всегда! Почему жалким? Потому что теперь материальных и моральных богатств Европы, дававших ей возможность, несмотря на небольшую территорию, господствовать над всем миром на протяжении столетий, и след простыл. Европа была накануне превращения из колонизатора в колонию, она должна была или согнуться перед русским коммунизмом, или просить милостыню у американского империализма.
Если говорить правду, то большинство свободомыслящих и компетентных людей Европы того времени не видели почти никакой разницы между двумя этими жребиями. Наконец, генерал де Голль никак не мог считать возможным для своей страны спасение ее американской армией и установление во Франции американского военного контроля. Став во главе правительства, он счел вполне естественным отправиться в Москву и заключить договор с русскими. А Черчилль все еще не переставал в каждом выступлении превозносить до небес героическую Красную Армию.
Героическая Красная Армия! У кого в то время повернулся бы язык сказать противоположное? В те времена западный мир, включая и швейцарцев, считал, что весь земной шар избавился от гитлеровского бедствия только благодаря мощи русской армии. Даже американцы, как бы желая показать, что они придерживаются того же мнения, передавали Красной Армии те территории в Центральной Европе, которые они освободили[84]. Как можно сейчас не верить, что Красная Армия с авторитетом гораздо большим, чем все армии ее союзников, не была более значительной и сильной? Судьбы мира находились в ее руках в большей степени, чем в руках остальных освободителей.
Однажды, после обеда в посольстве Греции, министр иностранных дел Швейцарии, посол Голландии, хозяин дома и я отошли в угол, чтобы поговорить о том, о сем. Надо заметить, что швейцарцы, несмотря на всю свою простоту, смелость и даже откровенность, в дипломатических кругах очень осторожны и предусмотрительны. Я не знаю, как случилось, что министр иностранных дел перевел разговор на общеполитические проблемы и вдруг заявил: «Я боюсь, как бы несчастная Европа, освобожденная сегодня от нацистского гнета, не подверглась завтра коммунистической опасности».
Я прекрасно помню, как мой голландский коллега довольно горячо реагировал на это:
– Прошу вас, прошу вас! Давайте не путать вчерашних русских с сегодняшними. Змеиная гидра автократии и диктатуры раздавлена прежде всего у Сталинграда. Этой патриотической обороне мы обязаны освобождением Европы!
Министр иностранных дел Швейцарии не счел нужным продолжать дискуссию с таким фанатичным другом русских и замолчал. В связи с этим инцидентом я хочу разъяснить один момент. Этот друг русских был представителем Голландии, порвавшей, так же как и Швейцария, 28 лет назад дипломатические отношения с Россией. Королевство Голландии не только не признало Советское государство, но и назло ему внесло в список дипломатического корпуса посольство московских монархистов в Гааге: один чиновник-белогвардеец, оставшийся от тех времен, исполнял дела этого «посольства». Легко можно себе представить, какую позицию в отношении Советов занимали французские, английские и американские дипломаты, если посол такого консервативного королевства превратился в их яростного защитника. Среди этих героев свободы и демократии до конца 1945 года никто из нас не мог даже в легкой форме критиковать Россию. Англосаксы называли Сталина «Uncle Joe» – дядя Джо, то есть уменьшительным и ласкательным именем от Иосифа.
Мистер Черчилль в каждой речи превозносил до небес русский народ, начиная ее словами: «Наш великий и славный союзник».
Русские дипломаты в Берне вели себя сдержанно, но во время заседаний комиссии ООН в Женеве только голос русской делегации громко раздавался под куполом Дворца Наций. Я это знаю потому, что сам присутствовал на этих заседаниях. Сначала опытный дипломат Зарубин[85], а затем пылкий молодой делегат Арутюнян много раз заставляли смолкать представителей западных держав. И опять-таки, сколько раз я был свидетелем, когда, казалось, большинство делегатов законно и справедливо были на стороне Запада, но превосходство в умении вести дискуссию и убедительная аргументация русских лишали дара речи маститых англосаксонских политиков, и даже таких государственных деятелей, как Мак-Нейл. Когда кто-нибудь из русских выступал, в зале наступала тишина, полная восхищения и уважения, переводчики воодушевлялись, переводили со страстью и радостью, а председатель, обычно равнодушно смотревший, впивался глазами в оратора. Даже по самым простым, процедурным вопросам наступали русские и их сторонники, а оборонялись всегда англосаксы со своими союзниками. Когда русский поднимался на трибуну, зал, где шли переговоры, тотчас же превращался в революционный суд. Кого будут на этот раз допрашивать, кого будут обвинять? Глава французской делегации переглядывался с английским коллегой, англичанин смотрел на американца застывшими глазами, как бы задавая вопрос: «Интересно, на кого сейчас нападут, на вас или на меня?» Вместе с тем ни Зарубин, ни Арутюнян не имели устрашающего вида. Но пословица гласит: «Не смотри на того, кто говорит, а смотри на того, кто заставляет говорить». Я полагаю, что делегации Западной Европы хорошо понимали, что они видят за спиной русских представителей кончики пышных усов маршала Сталина. Кроме того, в тот момент Красная Армия своими сотнями тысяч штыков контролировала крохотные границы Западной Европы, а город Женева находился от них самое большее за несколько сотен километров. Опираясь на эти силы, Зарубин и Арутюнян и могли выступать так требовательно. Между тем тогда нечего было и говорить о силе, на которую молено было бы опереться англосаксам и их западным союзникам. Они были слабы и дезорганизованы. Франция находилась в состоянии экономического и финансового распада. Впервые в жизни подданные величественной Великобритании почувствовали себя униженными, голодными, в одежде с продранными локтями. Никогда еще общественное мнение Америки не было таким рассеянным и неустойчивым. На кого и на что могли надеяться представители этой страны? Могли ли они стучать кулаком по столу, обращаясь к своим боевым союзникам? Кроме того, в этой части мира все восхищались русскими, престиж которых был очень высоким. Никто не допускал возможности установить мир во всем мире без соглашения с русскими, без объединения с русскими. Поэтому-то план Маршалла показался кое-кому паллиативом, а некоторым – опасной игрой. По мнению многих политиков и дипломатов, именно после этого мир разделился на два лагеря. Как же сейчас не назвать злосчастным план Маршалла?
Подобного рода ошибочные взгляды до сих пор бытуют в Западной Европе даже у высокопоставленных деятелей стран Атлантического пакта. Многие политические партии в своих парламентах саботируют оборонительные мероприятия Америки. Не говоря уже о крайне левых элементах, даже самые ярые националисты колеблются в выборе сторонника – Москва или Америка? В те годы не менее 70% могли ответить – «Москва».
Таково было моральное состояние Европы. Думаю, что его нельзя было назвать убеждением. Здесь, на мой взгляд, были три основные психологические причины: 1) «детские шалости» некоторых американских солдат, распоясавшихся по окончании войны; 2) зависть, возникшая в связи с обеднением Европы и обогащением Америки; 3) сознательные или невольные ошибки и заблуждения во внешней политике американских государственных деятелей, особенно Рузвельта.