Сегодня благодаря усилиям Мосаддыка Иран, вынужденный ранее довольствоваться одной каплей ценной жидкости по сравнению с общим объемом ее добычи, добился права собственности и владения Абаданскими промыслами – основным источником богатства страны. Это было делом нелегким. Еще более удивительной была победа, одержанная восьмидесятилетним старцем, с трудом встающим с постели, над Англо-иранской нефтяной компанией. Этого не могли не признать даже те, кто знает мощь и власть крупных нефтяных компаний на земном шаре. Англо-иранская нефтяная компания, так же как и подобные ей, была государством в государстве. Когда это требуется, воле ее администрации подчиняется Британская империя. Она зависит от этой компании со всем своим надменным правительственным аппаратом, административными, парламентскими и другими официальными и национальными институтами, существующими несколько сотен лет. Великая империя находится в ее лапах и вынуждена защищать ее интересы.
Однажды я сказал одному сотруднику английского посольства в Тегеране:
– Вы рассматриваете проблему иранской нефти только в экономическом аспекте. Посмотрите на нее немного и с точки зрения политической!..
Мой собеседник, грустно улыбаясь, ответил:
– Что могут сделать дипломаты в нефтяных делах?
Впоследствии мне пришлось убедиться, насколько он был прав. Да, нефтяные монополии настолько сильны, что могут не считаться с требованиями внешней политики своего государства. Откуда у них такая мощь? Оттого, вероятно, что они опираются на частный капитал и на частную инициативу? Оттого, что их акционеры входят в элиту высших финансовых магнатов, господствующих в банковском и биржевом мире? Несомненно, это главные причины их могущества. Но надгосударственная власть нефтяных монополий вытекает и из их международного характера. Такого рода нефтяное фармазонство их так объединило, что у них появилась даже общность судеб. У голландской «Ройял Датч» с английской, у англо-иранской, в свою очередь, с каким-нибудь крупным нефтяным трестом Америки имеются очень близкие интересы. Убытки, понесенные одной, в такой же степени огорчают другую. Большинство из этих компаний эксплуатирует источники добычи в отсталых странах и желает, чтобы эти страны все время оставались в колониальной зависимости. Когда Иран выгнал английских нефтепромышленников и национализировал промыслы, забеспокоились голландцы и американцы. Да и все остальные производители жидкого топлива опасались, что такое же несчастье в один прекрасный день свалится и на их головы.
Почему, после того как доктор Мосаддык национализировал Абаданский бассейн, ни одна из этих компаний не оказала ему никакой помощи, ни технической, ни денежной? Почему все нефтепроводы оставались перекрытыми? Почему ни одно нефтеналивное судно не зашло в порт Хуремшехр и все нефтяные рынки были закрыты для иранского экспорта? Чем, как не родственной и даже братской солидарностью между крупными международными нефтяными монополиями, можно это объяснить? Бедняга Мосаддык, чтобы продать на внешнем рынке каплю нефти, испробовал все средства, стучался во все двери, но мировые рынки были для него плотно закрыты. Я полагаю, что если сегодня промыслы Абадана снова работают и рынки для них открыты, то это результат совместных интересов американских, голландских и английских компаний.
Когда я приехал в Тегеран, ирано-английский нефтяной конфликт не достиг еще своей последней стадии. Этот кризис должен был разрешиться после заключения так называемого соглашения Гесса – Гольшаяна. Однако, хотя это соглашение было парафировано, с одной стороны, министром финансов Голынаяном, а с другой – представителем Англо-иранской нефтяной компании Гессом, оно не могло пройти ратификацию меджлисом, не могло быть одобрено общественным мнением. Нельзя было этого даже предположить. Всякий раз, когда речь заходила об отправке соглашения в меджлис, доктор Мосаддык начинал стонать и ныть. Стоявшая за ним оппозиционная группа, вначале из 10 человек, увеличивалась и разбухала. Скольких я знал лояльных депутатов, которые, как только речь заходила о соглашении Гесса – Гольшаяна, сразу же отворачивались от правительства. Эти волнения партии большинства в меджлисе нельзя было объяснять только созданной Мосаддыком душераздирающей атмосферой. Следует также учитывать силу революционного вихря на рынках и на улицах. Соглашение Гесса – Гольшаяна уже давно перестало быть предметом обсуждения и дискуссий только политических кругов. Оно смешалось с галдежом простонародья. Не проходило и недели, чтобы целые полки демонстрантов с флагами и лозунгами в руках не забрасывали камнями забор сада английского посольства на противоположном углу от нас. Они выкрикивали ругательства в адрес членов правительства и, проходя мимо забора нашего сада по проспекту Хиябани Стамбул, стекались к меджлису.
Хотя большинство этой толпы составляли самые разнообразные босоногие и несознательные элементы, иногда среди них встречались студенты и студентки из лицеев и университета. Руководили ими даже известные ученые и молодежь из аристократических семей.
Однако, как я говорил, события в Иране были очень запутанны и парадоксальны. В этой связи я не могу удержаться и не рассказать вам об одном событии прошлого. Часть наших читателей, должно быть, помнит налет иттихадистов[95] на Высокую Порту, имевший целью свергнуть кабинет Кемаль-паши. Несколько человек было убито, а старый визирь, друг англичан, изрядно напуган.
Когда иностранного специалиста по вопросам безопасности, назначенного за несколько месяцев до этого события на должность начальника стамбульской полиции, спросили, почему он был застигнут врасплох, бедняга ответил: «Со мной никогда не случалось такого. Я лично был на месте происшествия. Но увидав ходжей в чалмах вместе с младотурками, я решил, что старые умы примирились с новыми идеями и таким образом вопрос исчерпан». Иностранцы, в особенности западные дипломаты, тоже никак не могли понять характера народного движения. Я никак не смог убедить ни английского, ни американского послов, хотя многократно беседовал с ними по этому вопросу, что тудеисты и исламские патриоты если не сотрудничают рука об руку, то идут рядом. Они мне возражали: «Как это может быть? Как можно себе представить тождество ислама и коммунизма? Один верит в аллаха, другой не верит. Это – две противоположные друг другу доктрины». Право, я не знаю, смеяться или плакать над этой наивностью! Ведь речь идет не о вере и не о доктрине. Каждая из сторон стремилась к тому, чтобы сокрушить существующий порядок. Конечно, затем обе стороны вцепятся друг другу в волосы и дело кончится тем, что одна сторона уничтожит другую. Несомненно погибнет «Федайяны Ислам», потому что в Иране единственным организованным политическим движением была партия «Туде». Была, говорю я. Может быть, и сейчас это так!
Старый иранец, описанный графом де Гобино в «Рассказах об Азии», как и сотни лет назад, был радостен и беспечен. Что ему суета бренного мира? Он не придает значения тому, что сегодня он богат, а завтра совершенно обнищает. Ему это безразлично – важнее развалиться на тахте или скорчиться на циновке; он с удивлением смотрит на драки и ссоры враждующих сторон. Разве кусок хлеба и какая-нибудь накидка не достаточны для человека? Ушел один шах, вместо него шахиншахом стал другой! Какое до этого дело старому иранцу? Можно отделаться тем, что пожелаешь ушедшему счастливого пути, а пришедшему скажешь «добро пожаловать!» Зачем вмешиваться в большие дела? Судьба – это колесо фортуны. Оно то крутится, то остановится! Умен тот, кто уследит, чтобы пола его кафтана не попала в это колесо. Словом, наша хата с краю! Какой мудрец, какой поэт сказал эти слова? Неграмотный иранец привык жить по этой пословице. Все свои знания он получил от отцов, все, что у него есть, досталось ему в наследство. И он продолжает жить так, как жили в старые времена его предки. Подальше от действительности. Что ему делать с современными знаниями, наукой и техникой? У этих новшеств нет ничего, чтобы сделать человека счастливым! Все истины, все тайны счастья знают только старые люди, древние иранские мудрецы и поэты. Скучно тебе? Прочти стих Саади, и скука пройдет. Грустно тебе? Несколько полустиший Хафиза или, может быть, рубаи[96] Хайяма успокоят и обрадуют тебя[97]. Твой сад, где перед водоемом, разостлав молитвенный коврик, ты сидишь, поджав ноги, покажется тебе небесным раем! Приняв ветви фруктовых деревьев, свисающие из-за стен богатого соседа, за свои, ты срываешь плоды и вкушаешь их. Ты смотришь на плакучую иву, склоненную над грязной водой, как на легендарное райское дерево тубу. Корни его в раю, а ветви свисают на землю! Весь этот мир так и дышит классической поэзией. Когда здесь говорят, можно подумать, что люди бормочут полустишия Баки, Наили или Недима. Чего бы ни касался прекрасный, благозвучный и пышный персидский язык, все сразу же становится символами и метафорами.
95
Иттихадисты, или младотурки, – члены буржуазно-революционной партии «Единение и прогресс» («Иттихад ве теракки»), выступавшей впоследствии против политики Ататюрка.
97
Упоминая Хайяма, я сказал: «Может быть, потому что этот поэт, – вероятно, за имя свое «Омар» – не пользуется в Иране большой популярностью (прим, автора). В Иране распространено шиитское направление ислама, а Омар (Омер) – имя главы мусульман суннитского толка.