Мой пакистанский коллега наверняка сказал это с целью встревожить супругу представителя светской республики. Он явно принял ее за противницу традиций ислама. По мнению многих жителей восточных стран и азиатов, светскость не отличается от безбожия, Госпожа Караосманоглу не раз слышала эти ошибочные суждения в среде, где мы находились, и немедленно возразила.
– Вы мне ничего нового о моей стране не сообщаете. Не было ни одного дня, когда бы мы не слышали звуков эзана с наших минаретов. Наши мечети всегда полны молящимися. Особенно в месяцы рамазана они так набиты, что прихожане заполняют даже весь двор. Но почему из этого следует, что я покрою голову и закрою лицо?
Как странно, что через несколько месяцев и Ага-хан, приглашенный на свадебные торжества шахиншаха, повторил мне слова посла Пакистана. Мне они показались еще более неразумными.
– Мы получаем очень хорошие вести из вашей страны, – сказал он. – Тысяча благодарностей аллаху! Оказывается, в Турции исламское движение развивается. Мечети не вмещают желающих!
– В наших мечетях, в наших домах всегда можно было молиться свободно, – ответил я. – Вы считаете нужным говорить об исламском движении, но разве у нас что-нибудь предпринято для запрещения обрядов?
С этими словами я отвернулся и отошел от него. Интересно знать, заходил ли Ага-хан хоть раз в своей жизни в мечеть? Интересно, знает ли он основные заветы мусульманства? Я впервые услышал его имя и увидел его лицо в английских, французских газетах и журналах, в хронике светской жизни Европы. Этот Ага-хан был слишком падок на удовольствия и наслаждения жизнью! Так сказать, это был один из международных толстосумов. Я невольно обратил на него внимание, когда он в серебристом цилиндре шатался на бегах, или в белом галстуке и черном фраке пил шампанское в таких ночных ресторанах, как «Казино де Пари», проводил время среди обнаженных женщин на пляжах в Каннах или Ницце, или сам полуголый занимался летними видами спорта. Как же случилось, что передо мной предстал тип, так похожий на наших гуляк? Какие чувства и мысли низвели его до такого уровня?
Мне нетрудно ответить, на этот вопрос. Как и многие, я знал, что сам Ага-хан наживается лишь на отсталости и невежестве своего народа.
Стоит только исмаилитам, самым темным из мусульман, раскрыть глаза и увидеть свет, зажженный кемалистской Турцией, и в один прекрасный день они лишат своего полубога Ага-хана слишком дорого обходящегося им содержания, и горе тогда нашему международному миллионеру!.. Тогда он уже не сможет постоянно менять любовниц и, оставив одну молодую мадемуазель, вешать на шею другой несколько жемчужных ожерелий. Не сможет роскошествовать на виллах в Каннах и Ницце, прохлаждаться в замках на юге Франции и в особняках Парижа. Прощайте тогда и «роллс-ройсы» у ворот этих вилл, замков и особняков!
Вот так Ага-хан вместе с послом Пакистана в Тегеране Раджой Газанфер-ханом хотели бы воспрепятствовать этому прозрению. Ага-хан, очевидно, хорошо знал, что кемалистская революция означает конец его благополучию, конец материальной и моральной эксплуатации народа.
Но почему Ага-хан, если он был искренним мусульманином, несмотря на гостеприимство шаха, чуждался его? А во время своего полумесячного пребывания в Тегеране он имел такой вид, будто его посадили на горящие уголья? Почему он после краткого приветствия исмаилитов Ирана сразу же отправился путешествовать в Европу? Почему он даже не подумал, уезжая, обрадовать бедняков Ирана подарком стоимостью в два-три драгоценных камня? Ведь он с таким наслаждением украшал драгоценностями груди и уши христианских красавиц.
Вот в такое время была устроена свадьба молодого шахиншаха Мохаммеда Реза Пехлеви и Сорейи Бахтияри с соблюдением этикета дворов Запада. Я не знаю, с каким великолепием проходили торжества в древних иранских дворцах. Но я уверен, что начиная с эпохи Сасанидов перед глазами восторженной толпы никогда не проходила такая красавица невеста под руку с таким же красавцем женихом – молодым шахиншахом. По-моему, самое ценное украшение невесты, которое, к сожалению, уже редко увидишь даже в восточном мире, – это застенчивость молодой девушки, розовая тень на нежном лице. Если к этому добавить шахской невесте присущую ей походку испуганного фазана, трепетание шлейфа белого платья длиной в несколько метров, то вы не смогли бы увидеть ни ее ожерелья, ии ослепительных бриллиантов в ее короне.
С полудня и всю ночь общее внимание приковано к робкому очарованию молодой девушки, будущей шахини Сорейи. Конечно, ни с какой точки зрения Сорейю Бахтияри нельзя было назвать Золушкой.
Семья Бахтияри имела почетную родословную, и Реза Пехлеви в созданной им империи после династии Каджаров считал ее соперничающей со своей семьей. Сорейя родилась в Европе, ее мать немка, и там же получила образование и воспитание. Выросла она настоящей европейкой. Словом, нельзя было считать ее выскочкой из провинциального дома, у которой от светского блеска сразу закружилась голова и она от растерянности не знала, что ей делать. Ее застенчивость объяснялась только целомудрием и мягкостью характера.
Правда, Сорейя Бахтияри незадолго до свадьбы пережила тяжелую болезнь. Может быть, это было одной из причин ее обморока после банкета, во время приема в большом дворцовом зале, именуемом «Троном павлина». Но в ту ночь в этом огромном зале собралась такая невиданная толпа, что шах и его молодая жена буквально закружились в водовороте восхищения, бьющем через край. Немудрено, что такой хрупкой, изящной барышне, как шахиня Сорейя, трудно было устоять перед буйными излияниями восторга. Это было бы, пожалуй, не под силу даже молодым богатырям. Я не знаю, как молодожены смогли выбраться из этого зала, похожего на бушующую площадь во время митингов, и проложить себе путь в свой дворец через толпы ликующего народа.
Почему этот прием, устроенный только для дипломатического корпуса и высшей знати Ирана, принял форму многотысячного торжества? Некоторые объясняли это организационной нерасторопностью администрации, другие – злоупотреблением пригласительными билетами. А скорее всего, причина заключалась в том, что пригласительных билетов отпечатали больше, чем требовалось. Был, можно сказать, устроен своеобразный черный рынок. В кругах политиков шептали, что премьер-министр генерал Размара умышленно организовал эту смуту. Такому странному слуху не следовало удивляться.
Те, кто имел возможность влиять на внутреннюю политику в Иране, хорошо знали, что этот молодой генерал давно находился под подозрением, как человек в высшей степени алчный. Хотя его назначение на пост премьер-министра произошло совершенно обычным путем, всем казалось, что он совершил государственный переворот. Исподтишка, из уст в уста говорили: «Сегодня он стал главой правительства, а завтра он пожелает сесть на трон». Сутолока на последней стадии свадебного торжества может быть объяснена только его злой волей. Кто знает, возможно, все это было организовано с целью облегчить попытку покушения на шаха, которое не состоялось из-за его непредвиденного, преждевременного ухода с торжества.
Я не знаю, в какой степени точны все эти слухи. Однако странного было много. Когда сидевший слева от шахини Сорейи премьер-министр Размара к концу пиршества стал читать свою речь, обращенную к новобрачным, шахиншах слушал его с горькой улыбкой. У меня сжалось сердце. Мне показалось, что улыбка молодого монарха говорила: «Ах ты ханжа, ах ты соблазнитель! Сейчас ты сладкими речами стараешься склонить мое сердце. А как только представится случай, ты мне дашь подножку, чтобы занять мое место».
Возможно, эта моя догадка тоже результат мнительности. Мало ли сплетен распространялось тогда о Размаре! Шах Мохаммед Реза прежде всего был известен своим добросердечием. Его покойный отец, когда при нем хвалили достоинства сына, его ум и способности, еще до возвращения того из Швейцарии, возражал: «У него большой недостаток – слишком доброе сердце». Эти слова до сих пор повторяются во всех кругах Ирана и еще не были опровергнуты ни одним действием со стороны молодого шаха.
Однако в той же степени верен и другой факт. Убийство Размары не вызвало большой скорби как во дворце, так и во всем Тегеране. К этому убийству отнеслись почти так же, как к естественной смерти. Убийца не разделил участи своего предшественника, десять месяцев назад совершившего покушение на министра двора Хажира. Мне кажется, что из иностранных дипломатов только я сожалел о злополучном генерале Размаре. Сначала в качестве начальника генерального штаба, а затем – главы правительства он проявлял ко мне лично искреннюю доброжелательность. К нашей стране этот человек питал самые дружеские чувства… Размара, находясь во главе армии, много раз в разговорах со мной не боялся касаться военных тайн. Став премьер-министром, он говорил мне об экономическом соглашении между Ираном и Россией – тогда оно рассматривалось как самый важный его политический успех…