Всего хуже было то, что, как уже говорилось выше, я ровным счетом ничего не смыслил в механизме государственного управления. Еще в начале своей чиновничьей карьеры я часто пытался критиковать те или иные административные мероприятия, которые казались мне явно ошибочными и противоречащими самой обычной логике, но каждый раз слышал в ответ: «Это закон номер такой-то… Это решение от такого-то числа…», и умолкал, чувствуя свое полное бессилие перед подобными аргументами. Потом я и сам стал постепенно утрачивать здравый смысл и самолюбие. Весьма вероятно, что со временем я уже перестану приходить в бешенство, когда мне будут возвращать авансовый отчет только из-за того, что какой-то там пункт не соответствует такому-то и такому-то параграфу, или произвольно сократят в нем мои расходы на такси с семидесяти пяти до шестидесяти пяти курушей [18], полагая, очевидно, что остальные десять я положил в свой карман. Может быть, тогда я не буду считать для себя обременительным отчитываться в каждой мелочи, как управляющий, которого держат за ворот его начальник и бухгалтер.
Я неслучайно упомянул это слово – «управляющий». На протяжении всей своей дипломатической деятельности, в любом из посольств я чувствовал себя в роли дворецкого или мажордома, заведующего хозяйством большого особняка. Три четверти моего времени я прсвящал проверке административных расходов. Я просматривал квитанции на все приобретенные для посольства вещи, от метелок и половиков до скатертей, и парафировал «авансовый отчет», составляющий целую кипу бумаг.
Я знаю, что почти все государственные служащие, как «высшие», так и «низшие», тратят одну половину жизни на эту бюрократическую барщину, но зато другая половина их жизни принадлежит им. Окончив рабочий день и возвратясь домой, они обретают какую-то свободу. Никто не мешает им и их домочадцам, хотя бы в кругу своей семьи, вести себя так, как хочется. Посол лишен даже этой минимальной свободы. Он живет в служебном помещении, на виду у всех, и его жизнь носит строго «официальный» характер. Все вещи, которыми он пользуется: стол, на котором он ест, кровать, на которой он спит, – все принадлежит не ему, а государству. Это «инвентарь», и над ним приходится дрожать, чтобы уберечь его от малейшей порчи. А если к тому же у посла, как у меня, сильно развито чувство ответственности, – горе ему. Он будет мучиться угрызениями совести из-за каждой разбитой тарелки, из-за каждого пятнышка на ковре, из-за разорванной занавески. А текущий ремонт? То в посольстве протекает потолок, то вышло из строя центральное отопление, то обвалилась штукатурка на стенах. Посол сообщает об этом в министерство. Он подготавливает акт обследования, пишет докладные на многих страницах… Потом начинает посылать тревожные телеграммы. Проходят дни, недели, а он все ждет ответа. Если же этот долгожданный ответ наконец приходит, то в восьмидесяти случаях из ста он отрицательный. «Все деньги, отпущенные на ремонт в этом году, уже израсходованы», – сообщает министерство. Приходится дожидаться следующего года, а иногда и несколько лет. И ремонт, который обошелся бы в какую-нибудь тысячу лир, теперь обходится в десятки тысяч. Так было с каменной оградой сада нашего посольства в Тегеране. Никто не в силах сосчитать, сколько сигналов SOS было отправлено по поводу этой ограды моими предшественниками и мной самим, и все безуспешно, пока дело не приняло катастрофический оборот: стены начали обваливаться на прохожих, что вызвало протест властей Ирана.
Вот те «важные вопросы», которые являются предметом первостепенной заботы лица, именуемого послом, в каком бы государстве он ни находился. Но и другие его обязанности имеют не менее тяжелый характер, превращающий человека в какого-то робота. Идет, например, дождь или снег, а у вас небольшой насморк. Вы уже подписали все бумаги и хотите немножко посидеть в кресле у камина, чтобы отдохнуть… Нельзя! Почему? Потому что в этот час вы обязаны сделать протокольный визит. И вам приходится встать и идти. Опаздывать нельзя. Тот, кто надет вас, – такой же человек, как и вы, и он будет волноваться. Он тоскует по беседе с вами? Отнюдь нет. Ему, так же как и вам, смертельно надоели эти визиты и беседы, но если вы не придете, будет не соблюден обычай.
Или у вас больной желудок, а вы несколько дней подряд приглашены на обед или на ужин. Эти приглашения возведены в степень почти обязательных церемоний дипломатического корпуса. Только так вы сможете познакомиться с высшими государственными деятелями и нравами той страны, в которой вы аккредитованы. Обеденный стол в жизни дипломата является своеобразным пробным камнем. За ним выясняются основные достоинства и недостатки человека. Здесь добиваются успеха и уважения. И вы садитесь за него с болью в желудке, смотрите на самодовольные, сияющие от радости лица хозяев и говорите: «Ах, какие изумительные вина! Ах, какие изысканные кушанья!» Ханжество, самое настоящее ханжество!.. Никогда не забуду, как я был однажды приглашен в китайское посольство. Меня посадили рядом с супругой посла, и вот, когда на первое подавали черный-пречерный суп, она обратилась ко мне и сказала: «Это китайский национальный суп». «А из чего его готовят?» – спросил я. «Из сушеных червей», – ответила она. У меня едва не выпала из рук ложка, уже поднесенная ко рту.
После нескольких аналогичных случаев я понял, почему среди больных, посещающих знаменитые курорты Виши, Карлсбад и Эвиан, так много отставных дипломатов. У меня нет на руках данных медицинской статистики, но все же я берусь утверждать, что восемьдесят процентов из них умирают от болезней печени или желудка, а остальные двадцать процентов преждевременно выживают из ума. Таков сам стиль нашей работы. Каждый уважающий себя дипломат должен непременно портить свое пищеварение мешаниной из всевозможных кушаний и иссушать мозг пустой и напрасной игрой в сообразительность. Сидя за столом, он все время говорит и ест, ест и говорит. Свою соседку справа, безобразную женщину, он уверяет в том, что она красавица, а прескверно одетую соседку слева – в том, что у нее изумительный вкус. Если же он нечаянно окажется рядом с хозяйкой дома, то вынужден сказать ей, что более прекрасных кушаний он никогда и нигде не ел. Ему приходится постоянно быть начеку и уметь ответить на поставленный вопрос, ответить так, чтобы его ответ нельзя было истолковать ни положительно, ни отрицательно. Потому что нет невежества страшнее и предосудительнее, чем говорить правду в обществе дипломатов. И само это общество собирается лишь для видимости, лишь для того, чтобы присутствующие лгали друг другу, демонстрируя свою мнимую осведомленность в каком-нибудь событии или вопросе.
Собственных мнений их превосходительствам господам послам иметь не положено. Каждое правительство считает это чуть ли не преступлением. И если кто-нибудь из дипломатов решится на подобное, его песенка спета. Он будет немедленно отозван или направлен в такие отдаленные страны, откуда его голоса вовсе не услышат, или, наконец, отстранен от работы. Помню, как-то в Центральной Европе я познакомился с английским послом, относительно еще молодым человеком, обладающим большой проницательностью и оригинальным мышлением. И вот ему пришлось уйти в отставку. Правда, последнего, как мне кажется, он и сам добивался. Во всяком случае, когда в Форин оффисе [19] ему объявили, что он назначен послом в одно из государств Южной Америки, он ответил: «Я не нашел на карте место, куда вы меня посылаете, и не испытываю ни малейшего желания открывать новые страны. К тому же я просто не представляю себе жизни вне европейского континента».
Насколько я помню, этот необыкновенный жест произвел тогда в дипломатических кругах впечатление разорвавшейся бомбы и вызвал удивление и испуг у большинства моих коллег. Они считали молодого англичанина помешанным. Он отказался от повышения? Он отказался от должности посла только потому, что государство, куда ему предстояло отправиться, находится слишком далеко от Европы? Никто из профессиональных дипломатов не мог понять, как можно обладать столь независимым характером. Сами они с первых же дней своей работы делали все от них зависящее, чтобы взобраться по служебной лестнице и достичь верхней ее ступени. Другой цели, других стремлений у них не было, как не было и каких-либо убеждений, склонностей или, наконец, просто принципов. В свое время их вылепили по готовым моделям, и они привыкли жить в полном соответствии с пожеланиями и волей вышестоящих лиц. Вся вселенная Для них заключалась в карьере, а единственное удовольствие – в пребывании за тем же, упомянутым мной, обеденным столом.