Чугунов молчал, понимая, что не все им сделано по горячим следам преступления.
К зданию горотдела подкатила «Волга». Из нее вышли Шумаков и Папунов, у одного в руках был портфель, у другого — небольшой чемоданчик. А спустя четверть часа все приехали на поселок двадцать второй шахты.
Обстановка, которую увидел Максимов в доме пострадавших, была уже знакома из протокола и тем не менее он вместе со старшим следователем стал вновь тщательнейшим образом осматривать комнаты, подворье, побывали в огороде. В куче мусора нашли тряпку со следами крови. Вернулись в дом. Изъяли бутыль с остатками вина и следами пальцев рук, три пустые бутылки, окровавленный коврик, блокнот с деньгами...
— Ну что, коллега? — обратился Максимов к Шумакову, — мы не зря сюда ехали, кое-что все-таки отыскали. Пригодится и выпиленный из двери кусок с вмятинами. Всего этого недоставало в первом протоколе.
— Как же так? — удивился Шумаков.
— Результат спешки, — сказал Максимов. — А может, самонадеянности. Приедем в горотдел, я вас ознакомлю с показаниями одного свидетеля, на основании которых, по-моему, строилась основная версия — причастность к этому преступлению внука пострадавшего.
И вот перед ними папка с показаниями свидетеля Харина:
«Я проживаю по соседству с Прокоповым. Наши огороды рядом. У них есть внук Николай, пьяница. Где живет и работает, не знаю. В начале мая я слыхал, что во дворе у Прокопова внук требовал деньги и выражался нецензурной бранью. Дед говорил, что никаких денег у него нет, на что тот крикнул: «Старый черт, все равно подохнешь, и никто не узнает, где они спрятаны! Точно не помню, но 28 мая моя жена сказала, что внук деда Прокопова, облившись бензином, поджег себя...»
— А когда предположительно это случилось? — поинтересовался Шумаков.
— Судя по заключению врача, — три-четыре дня тому назад. Соседи говорят, что Прокоповых они не видели четыре дня. Отсюда следует, — заключил Максимов, — что убийство произошло в ночь на двадцать седьмое мая.
— Ну что же, как бы то ни было, а начинать с чего-то надо, — постучал пальцами по столу Шумаков. — Конечно, с учетом имеющихся уже материалов. В этом деле важны и координация наших действий и последующая обоюдная информация...
В кабинет, где работал Максимов, вошел старший оперуполномоченный угрозыска Власенко.
— Разрешите? — обратился он к подполковнику.
— Я вас жду с нетерпением. Что дал подворный обход? — оторвался от бумаг Максимов.
— Встретился с некоторыми общественниками, — начал Власенко. — От них стало известно, что 27 мая по улице Магистральной и параллельной с ней в трех или четырех сараях неизвестные взломали замки и украли кур... Хозяева почему-то в милицию не обратились. Пришлось с ними поговорить, но ничего конкретного. Возможно, боятся... Но что характерно: следы на взломанных дверях сараев сходны с теми, что и на кладовке деда Прокопова. Считаю, их надо сфотографировать или изготовить из них слепки.
— Правильно. А сейчас надо сужать круг подозреваемых, проверить всех тунеядцев и пьянчуг, состоящих под надзором. Возьмите с собой участковых микрорайона, они этот контингент хорошо знают...
Спустя некоторое время в кабинет зашел Шумаков.
— Что-нибудь новое есть? — поинтересовался.
— Самая малость. — И Максимов пересказал то, о чем ему доложил Власенко.
— Это тоже результат. Можно попробовать танцевать от печки.
— От какой еще печки? — не поняв сказанного, хмуро проговорил Максимов.
— Надо искать куроедов и «примерить» их к делу об убийстве.
Максимов улыбнулся.
— Я уже распорядился это сделать. Дано задание также следователю горотдела разобраться в других кражах, составить протоколы осмотра дверей, зафотографировать следы взлома или сделать из них слепки.
— Мы тоже не лыком шиты, — повеселел Шумаков. — Нашли бывшую жену внука деда Прокопова, допросили ее. Вот ее показания:
«С Прокоповым Николаем, он старше меня на десять лет, мы расторгли брак три года тому назад, после чего он стал пьянствовать и нигде не работал. Его судили за тунеядство. Детей у нас не было. Николай освободился из колонии и устроился на работу, но не знаю где. Он иногда встречал меня у проходной завода, где я работаю крановщицей, предлагал сойтись. 27 мая он снова пришел ко мне на работу и уговаривал сойтись, но я не стала с ним разговаривать. Тогда Николай сказал: «Возьми розу и больше я тебя беспокоить не буду». Я отвернулась. Тогда он стал подносить к розе, ее листьям зажженные спички. «За этот цветок я тебе никогда не прощу», — зло сказал он и толкнул меня. Я ударила его по лицу... Тут появился начальник смены, и Николай ушел.