Работа моя предполагала в качестве необходимого и в то же время увлекательного элемента знакомство с французским миром культуры и искусства, с его представителями. Частыми гостями в посольстве бывали Луи Арагон и Эльза Триоле. Арагон был признанным первым поэтом Франции, издавал литературную газету, был членом Центрального Комитета Французской компартии. Триоле занималась переводами Маяковского на французский язык, писала повести. Взаимная любовь во многом определяла смысл жизни этих людей. Известно, как много замечательных строк посвятил Арагон Эльзе в своей поэзии. К этому одна забавная деталь. Как рассказывала Эльза, Арагон коллекционировал всевозможные предметы с ее инициалами — Э.Т., покупал их, если они попадались ему на глаза, независимо от цены. И вот однажды в ресторане на Эйфелевой башне он обратил внимание на то, что эти буквы стояли на ведерке для льда, в котором подавались бутылки шампанского. В этом ничего удивительного не было, поскольку название Эйфелевой башни по-французски — Tour Effel — в сокращении содержит те же буквы. Арагон тут же попросил продать ему ведерко. Хозяин запротивился: шампанского пейте сколько хотите, но при чем здесь имущество ресторана. Луи Арагон был, однако, настойчив и с башни спускался с ведерком.
Эльзе Триоле не все было по душе в наших московских порядках, особенно в литературных кругах. Она брюзжала, жаловалась послу на необъективные публикации о личной жизни Маяковского. Арагону малейшие критические замечания по адресу Советского Союза не нравились, он морщился, слушая Эльзу, а порой и старался остановить. Посол как мог лавировал, обещал в чем-то посодействовать.
Арагон любил свою виллу на Лазурном берегу в живописном местечке Сен Поль де Вансе, где считали для себя честью обосноваться виднейшие французские писатели, поэты, художники, артисты. Там он вместе с Эльзой радушно принимал деятелей культуры из Советского Союза.
Бывал я на квартире Ива Монтана и Симоны Синьоре на островке Сите. Вместе с соседствующим островом Сен-Луи — это высоко престижное место, где любит жить французская интеллектуальная элита. Встречались мы с ними и на юге Франции на их вилле в уже упоминавшемся Сен Поль де Вансе. Оба они играли тогда в одном из самых популярных драматических спектаклей — «Салемские ведьмы», изредка Ив Монтан выступал с концертами. Ив Монтан находился под глубоким впечатлением от своих триумфальных гастролей у нас. И он, и Симона Синьоре вели себя по-дружески, готовы были дать отпор любому обидчику нашей страны, радовались встречам с посещавшими Париж советскими артистами.
В расцвете своих творческих сил был выдающийся французский кинорежиссер Рене Клер. Он принимал нашу делегацию кинематографистов в Сен Тропезе. В общении с ним прошел почти целый день. Он был горячим поклонником таланта Сергея Эйзенштейна, высоко отзывался о «Чапаеве», «Александре Невском», был доволен возобновлением прямых контактов между советскими и французскими деятелями кино.
Как тесно все переплеталось в мире культуры! Маргарита Лонг не мыслит себе своего конкурса без участников из Советского Союза. Вану Клиберну Париж рукоплещет как победителю конкурса Чайковского в Москве, и под сводами Дворца Шайо торжественно звучит «Первый концерт».
Видный французский режиссер Андре Барсак поставил целую серию русских классических спектаклей. В театре «Эберто» идут чеховские «Три сестры» с участием трех из четырех сестер Поляковых: Марины Влади, Одиль Версуа и Элен Валье.
Не обходится и без сильных проявлений чувств: популярная в те годы кинозвезда Николь Курсель так влюбляется в главного героя «Донских казаков» Владлена Давыдова, что нам приходится принимать специальные меры, чтобы тайком от нее посадить его в отходящий в Москву поезд.
В те годы большой любовью парижан пользовалась песня, шедшая от глубокой французской традиции. Мне привелось побывать на уникальном концерте Мориса Шевалье. Он был уже в таком возрасте, что перед выступлением имел, видимо, все основания пояснить: «Я, конечно, еще могу, но не так, как раньше, а только после некоторой подготовки…» Зал аплодировал хотя бы потому, что эта шутка поднимала большинство сидящих в нем седовласых людей в их собственных глазах. Зато на Монмартре неистовствовала Эдит Пиаф. Она появлялась на сцене в небольшом кафе с непокрытыми деревянными столами — сцене крошечной — сама как крошечный искалеченный воробей. Сильно хромая, она спешила к центру сцены так быстро и так энергично, как будто не хотела дать времени подняться у зрителей чувству жалости к этому ее облику, и вдруг, словно превращаясь в дьявола, оглушала зал мощью своего голоса, после чего для всех сидевших там не существовало больше ничего, кроме поразительных ее песен и ее могучего таланта. А на другом берегу в зале побольше, но никак не фешенебельном, под названием «Бобино», другой бард Жорж Брассенс скромно выходил из-за кулис с гитарой, простой табуреткой, бутылкой вина и небольшим стаканом и начинал свой душевный речитатив о жителе Оверни, — если верить молве, люди там скуповаты, — который поделился последним куском хлеба, о любви, которая никогда не бывает счастливой, и о многом, многом другом, трогающем струны человеческой души. Вместе с Шарлем Трене, Лин Рено, Далидой, Жаклин Франсуа и еще многими они представляли и целый пласт французской культурной жизни.