Вдруг всадник погнал коня и поехал к мосту. Здесь он съехал по тропинке вниз к мелкой речонке.
— Идем!
Они подошли к мосту ленивой и медленной походкой отдыхающих в вечерней прохладе. Всадник поил коня, подобрал поводья и повернул к ним запыленное, юношеское, но изможденное лицо.
— Омар эль Афгани?
— Да. А кто ты?
— Я Ахмед, сын Акбера. Я из Нового Ферраха.
— Абду-Рахим.
— Он умер?
— Да, но он…
— Молчи! Поезжай на старое кладбище к мечети Али. Мы придем.
ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ КАРАТА
Румын положил палочки, обернутые на концах материей, на струны инструмента, и опять майор Герд почувствовал непонятное и сладостное волнение. Когда играл румын, Герд как будто понимал, что заставило его, майора и военного атташе при посольстве, в сорок три года совершить ряд непростительнейших поступков. Почему он, получив телеграмму Люси, не спал всю ночь и утром убедил сэра Роберта Кетля, против всяких правил, отпустить его на две недели в отпуск. Почему майор Герд, лгавший только, когда это требовала его профессия, солгал сэру Роберту Кетлю, не поехал к невесте, а вот уже десятый день и десятую ночь возле него женщина с зеленоватыми, точно четырехугольными глазами и нежно увядающей кожей. И почему с тех пор, как он переступил порог этого отеля, он не может подавить в себе ненасытного и жгучего желания. Ночь за ночью и за ночами дни, превращаемые в ночи. Двадцать часов в сутки они наедине друг с другом и со своей страстью. Вечером несколько часов они проводят в ложе сомнительного варьете, где почему-то собираются разнообразно-замечательные люди безумного города.
Великолепная молодость, превосходная профессия, почтенная зрелость, и вдруг провал — неделя безумия, неделя без привычной постели, привычного слуги, привычной партии в теннис.
Румын перестал играть. Теперь джаз-банд играет развинченный, умышленно карикатурный танец, ломкий, подмывающий мотив. Мужчины в такт подергивают плечами и водят женщин по усыпанному конфетти полу, чертя узконосыми ботинками. Майору Герду приятно и то, что мужчины смотрят в их ложу, и то, что инструктор танцев, бывший русский князь, не смея подняться на ступеньки, издали полупоклоном приглашает Люси. И она встает, кладет на плечи профессионального танцора обнаженные руки и покорно следует за ним, скользя между тесно смыкающимися парами. Шуршат серпантинные ленты. Майор Герд доволен: она лучше всех. Великолепная фигура. Если бы с ней так танцевал другой — было бы неприятно. Но профессиональный танцор — не мужчина.
Люси возвращается, долго смотрит на танцующих.
— Смотрите. Это армянка, бежавшая из России.
Майор ловит монокль и сразу роняет его.
Слишком смугла и худа.
— Дело не в ней. Посмотрите…
Майор снова ловит монокль. Теперь он видит на груди армянки на тонкой цепочке что-то сияющее голубыми огнями и многоцветными искрами.
— Тридцать четыре карата. Бриллиант голубой воды.
— Это не подделка?…
— Нет! Ее отец миллионер. По крайней мере он был им до революции.
— А… И это все, что осталось?…
— Вероятно… — Несколько секунд она следит за голубым пламенем на смуглой, высохшей шее женщины и говорит с мечтательной наивностью: — Я бы предпочла, чтобы это было здесь…
И она касается мизинцем места в остроугольном вырезе, которое видит и знает Герд.
Он краснеет до корней седых волос.
В этот вечер майор Герд спускается в курительную комнату отеля и десять минут говорит с комиссионером-греком.
Утром грек-комиссионер посылает в комнату 133 майору Герду визитную карточку. Майор одевается, целует руки Люси и снова уходит по неотложным делам. Неотложные дела состоят в том, что грек-комиссионер передает майору Герду бархатный футляр. Тщательно рассмотрев то, что находится в футляре, майор пишет чек — десять тысяч.
В комнатах Люси темно. За спущенными шторами день, солнце и город.
Искусственный свет холодно и четко берет из темноты обнаженную женщину и мужчину. На груди у женщины — это, сияющее голубым пламенем. Когда ее обнимает и прижимает к своей груди мужчина, холодные сияющие грани бриллианта впиваются ему в тело и оттискиваются красным, болезненным следом.
ШТАБ-РОТМИСТР ВОРОБЬЕВ
Как он попал в Мират? Об этом не могут сказать самые старательные сыщики министра полиции Ибрагим-хана. Достоверно известно, что два года назад в числе сорока двух офицеров, перешедших границу Гюлистана (все, что осталось от юго-восточной национальной армии), был штаб-ротмистр Воробьев. Сорок один офицер просочился через границу Гюлистана дальше на юг, в океанские порты, а оттуда в Европу. Воробьев остался в Мирате.