— Знаю я, monsieur, — продолжал Лакур свой рассказ, — что я поступил в данном случае нехорошо, но не мог удержаться и заглянул в депешу. Боже мой! Я был точно молнией поражен. В обморок я не упал, впрочем, а сел на диван, у ног своего начальника и стал плакать. Депеша была очень краткая и извещала, что Египет был очищен французскими войсками месяц тому назад. Договор наш можно было считать окончательно погибшим; ведь наши враги и согласились на выгодные для нас условия только потому, что нами был занят Египет. Теперь, узнав об эвакуации Египта, англичане должны были отказаться от всего. Договор-то еще не подписан, и нам придется отказаться от мыса Доброй Надежды. Мы должны будем отдать англичанам Мальту. Ведь если Египет оставлен нами, нам и торговаться нельзя.
Но, monsieur, мы, французы, не так-то легко сдаемся. Правда, мы, французы, легко поддаемся чувствам и не можем скрывать этих чувств. Поэтому вы, англичане, считаете нас слабодушными и женственными, но это ошибка. Почитайте-ка историю и вы убедитесь в том, что ошибаетесь
Monsieur Отто пришел в себя и мы стали советоваться, что нам делать.
— Продолжать дело бесполезно, Альфонс, — сказал он, — этот англичанин станет надо мною смеяться, если я ему предложу подписать договор.
— Courage! — воскликнул я. — Мне пришла в голову счастливая мысль, почему вы думаете, что англичане знают об эвакуации Египта? Может быть, ничего еще неизвестно, и они подпишут договор?
Monsieur Отто вскочил с дивана и заключил меня в свои объятия.
— Альфонс, вы меня спасли! — воскликнул он. — В самом деле, откуда англичане могут знать об эвакуации Египта? Мы получили депешу прямо из Тулона через Париж. Их же агенты везут то же известие через Гибралтарский пролив. В Париже теперь никто об этом не знает, кроме Талейрана и первого консула. Если мы будем держать эту новость в секрете, мы еще можем надеяться, что английская дипломатия подпишет договор.
Вы, конечно, можете себе представить, monsieur, в какой ужасной тревоге мы провели весь этот день. О, никогда не забуду эти медленно тянувшиеся, томительные часы! Мы сидели вместе, вздрагивая всякий раз, когда на улицах раздавался крик; казалось, что этими криками толпа приветствует эвакуацию Египта. Monsieur Отто в один только этот день состарился, что касается меня, monsieur, я всегда держусь того мнения, что лучше идти опасности навстречу, нежели ожидать ее приближения. Поэтому при наступлении вечера я вышел на улицу и стал бродить по городу. Побывал я и в фехтовальном зале monsieur Анджело, и у боксера, monsieur Джексона, и в клубе Брукса, и в кулуарах палаты общин — об эвакуации Египта не было известно нигде. Однако это меня не успокоило. Почем знать? Может быть, милорд Хоксбери получил известие одновременно с нами. Милорд жил на Гарлейской улице, и там мы уговорились сойтись, чтобы подписать договор. Свидание было назначено в восемь часов вечера. Я уговорил monsieur Отто выпить перед отъездом два стакана бургонского. Я боялся, что, увидав его растерянное лицо и трясущиеся руки, английский министр заподозрит правду.
Из посольства мы отбыли в карете в половине восьмого. Monsieur Отто вошел один, а затем извинился, будто забыл портфель, и вышел снова к нам. Он был радостен и щеки его горели румянцем. Monsieur Отто сообщил нам, что все идет благополучно.
— Ничего он не знает! — шепнул monsieur Отто. — О, если бы только полчаса прошли благополучно!
— Дайте мне какой-нибудь знак, что договор подписан, — сказал я. — Потому что до тех пор, пока договор не будет подписан, ни один курьер не войдет в дом министра. Я вам это обещаю. Альфонс Лакур дает вам обещание.
Monsieur Отто с чувством пожал мне руку.
— Видите ли, вон в том окне две свечи горят? Они стоят на столе около окна. Когда договор будет подписан, я под каким-нибудь предлогом передвину одну из свечей, — сказал он и поспешил в дом.
Я остался один ожидать в карете.
Вы понимаете теперь, monsieur, положение, в котором мы находились, — нам нужно было во чтобы то ни стало обеспечить себе полчаса. Если это нам удастся, договор будет подписан.
Но прошло несколько минут после ухода monsieur Отто, как вдруг из Оксфордской улицы показалась карета, которая стала быстро приближаться к дому министра. Что, если в этой карете сидит курьер с депешей об эвакуации Египта? Что мне делать?
Да, monsieur, в эту минуту я был готов на все, я был готов даже убить курьера, да, убить! Лучше я совершу преступление, чем дозволю расстроить начатое нами дело. Тысячи людей умирают, чтобы со славой закончить войну. Почему же не убить одного человека для того, чтобы добиться славного и почетного мира? Пускай меня хоть казнят за это! Я готов был пожертвовать собой для отечества.
У меня за поясом торчал кривой турецкий кинжал. Я схватился за его рукоятку, но карета к счастью, проехала мимо! Я немножко успокоился, но только немножко. Ведь могла подъехать и другая карета.
Я понял, что мне нужно ко всему приготовиться. Прежде всего нужно было устранить из этой компрометирующей истории посольство. Я велел кучеру отъехать вперед, а сам нанял извозчичью карету. Извозчику я дал гинею, и он сразу понял, что тут будет совсем особое дело.
— Если вы будете исполнять все мои приказания, то получите другую гинею, — сказал я извозчику.
Извозчик был неуклюжий, вялый детина; он поглядел на меня сонными глазами:
— Слушаю, сэр.
— Если я сяду в вашу карету с другим джентльменом, возите меня взад и вперед по Гарлейской улице и не слушайтесь ничьих приказаний, кроме моих. Когда же я выйду из экипажа, везите другого джентльмена в Потверский клуб на Бротонской улице.
— Слушаю, сэр, — снова ответил извозчик.
И вот я продолжал стоять около дома милорда Хоксбери, с нетерпением поглядывая на окно, около которого горели свечи. Прошло таким образом пять минут, а затем еще пять минут.
Ах, как тихо ползли эти минуты! Стояла октябрьская ночь, настоящая октябрьская ночь — сырая и холодная: по мокрым, блестящим камням мостовой полз белый туман, постепенно поднимаясь вверх. Мрак улиц, освещенных только слабыми масляными фонарями, сгущался все более и более. За пятьдесят шагов не было видно ни зги. Я напрягал слух, стараясь различить стук копыт и колес экипажа. Невеселое это место, monsieur, ваша Гарлейская улица. На ней невесело даже в солнечный день. Дома все имеют солидный, почтенный вид, но изящества в них нет никакого. Лондон, monsieur, это такой город, в котором должны были бы жить одни мужчины.
Особенно же тосклива была Гарлейская улица в этот серый вечер. Кругом сырость и туман, на душе скребут кошки… ах, как я скверно себя чувствовал. Мне казалось, что я попал в самое скучное место в мире.
Я шагал взад и вперед по тротуару, стараясь согреться и прислушиваясь к доносившимся ко мне звукам. И вдруг до меня донесся стук копыт и дребезжанье колес. Звуки становились все сильнее и громче. Вот в тумане показались два фонаря, и к дому министра иностранных дел подкатил кабриолет. Экипаж еще не успел остановиться, как из него уже выскочил молодой человек. Он бросился в подъезд и готовился взбежать по лестнице. Кучер поворотил лошадь и исчез в тумане.
Мои способности, monsieur, обнаруживаются во всем своем блеске, когда нужно действовать. Вы вот сидите со мной в кафе «Прованс», видите, как я попиваю винцо, и вам в голову прийти не может, на что я способен.
Я понял, monsieur, значение наступившего момента, я понял, что на карту поставлены все приобретения десятилетней войны. Я был великолепен в эту минуту. Это была последняя битва, даваемая Францией, и я олицетворял в себе и главнокомандующего, и всю армию.
Я приблизился к молодому человеку, взял его за руку и произнес:
— Если не ошибаюсь, сэр, вы привезли депешу для лорда Хоксбери?
— Да, — ответил он.
— Я вас жду полчаса. Вы должны ехать со мной немедленно. Лорд Хоксбери находился у французского посланника
Я говорил это так уверенно и просто, что курьер не колебался ни минуты и сейчас же сел в извозчичью карету. Я сел рядом.