В самом деле, летопись начинает рассказ о пребывании Ольги в Константинополе с беседы у императора, во время которой княгиня поставила вопрос о крещении. В "Книге о церемониях" также говорится о первом приеме Ольги у императора 9 сентября, где она была названа языческим именем Елга. "Новгородская первая летопись" тоже указывает, что после прибытия Ольги в Константинополь император "возва ю". Затем русские летописцы сообщают о крещении княгини императором и патриархом, о чем молчит Константин VII Багрянородный. После крещения, рассказывает летописец, состоялась первая беседа Ольги с патриархом, во время которой он "поучи ю", благословил "и отпусти ю". Далее летопись совершенно определенно говорит, что "по крещеньи" вторично "возва ю царь"{746}, т. е. пригласил ее царь, и повел речь о "сватовстве". Эта повторная встреча с императором в известной мере совпадает со вторым приемом Ольги 18 октября, описанным Константином VII Багрянородным. Ольге были преподнесены "дары многи", император назвал ее дочерью, а затем он "отпусти ю". По нашему мнению, летописец не воссоздавал искусственно этот текст: он просто описал прощальный "отпуск" русской княгини у императора. Именно на таких приемах иностранным послам вручались императорские дары, как это было и в случае с Ольгой. Но летопись на этом не обрывает историю ее посольства в Константинополь, а сообщает, что перед отъездом на родину Ольга побывала еще раз у патриарха, который имел с ней беседу и еще раз благословил ее.
Таким образом, канва событий, согласно летописным данным, выглядит следующим образом: простояв долгое время "в Суду", т. е. в Константинопольской гавани, Ольга была принята императором, с которым провела первые переговоры, в том числе о своем крещении, затем крестилась и имела официальный прием у патриарха. Потом последовали "отпуск" у императора, во время которого Ольга имела с Константином VII еще одну беседу, и прощальный визит к патриарху. Константин VII Багрянородный описал лишь церемониал двух приемов Ольги в своем дворце; русский летописец описал и крещение, и визиты к патриарху, отразил даже сюжеты переговоров Ольги с императором и характер бесед с патриархом. Следует обратить внимание и на факт присутствия в свите русской княгини священника Григория, который может навести на мысль о том, что именно ему, грамотному человеку, принадлежало первоначальное описание истории посольства 957 г. в Константинополь, включенное позднее в модифицированном виде в древнейшие летописные своды. Из путевых записей Антония известно, что Ольга внесла дар в ризницу храма св. Софии. На основе этого факта можно предположить, что она приняла крещение в главном храме империи. Все это говорит о том, что сначала в основу летописного рассказа, вероятно, был положен цельный текст, отразивший как "светскую" политическую, так и "церковную" линию визита Ольги в Константинополь. Последующие вставки исключать, конечно, не приходится, но в основном это ничего не значащие сравнения Ольги с "царицей Эфиопской", религиозные сентенции и т. п.
В отечественной историографии укрепилось мнение о том, что русская княгиня и византийские власти не договорились относительно учреждения на Руси церковной организации; что Ольга обращалась по этому поводу к Византии и то ли в ответ получила не устраивавшее ее предложение греков, то ли взяла с них обещание об учреждении церковной организации на Руси, которое позднее не было выполнено, что вызвало раздражение русского двора и заставило Киев обратиться по этому же политическому вопросу на Запад. Подобный подход к проблеме представляется неправомерным. Нет никаких доказательств в пользу того, что Ольга обращалась к Византии с просьбой об организации на Руси автокефальной церкви. Напротив, летопись дает достаточный материал для того, чтобы составить прямо противоположное мнение. Здесь говорится не о крещении страны, а о крещении греками одной правительницы, и не на Руси, что имело бы символическое значение — как обращение народа в христианство (это имело место при Владимире Святославиче), а в Византии, что могло быть расценено европейским миром как рост международного престижа Руси. Заметим, что и продолжатель Регинона, и Скилица также говорят только о крещении самой Ольги и ни в какой мере не связывают ее крещения ни с попыткой крестить Русь, ни с какими-либо переговорами о создании там церковной организации.
В летописи отмечается, что распространение христианства на Руси представляло для Ольги серьезные трудности. В Константинополе она жаловалась патриарху: "Людье мои пагани и сынъ мой, дабы мя богъ съблюлъ от всякого зла". В этих словах (независимо от того, оригинальный ли это древнейший текст или позднейшая вставка) отражено понимание всей сложности введения христианства на Руси, где чрезвычайно сильно было язычество и где истинным язычником перед лицом набиравшего силу христианства показал себя молодой великий князь Святослав Игоревич. Возвращаясь на Русь, Ольга боялась "всякого зла". Но на этом данный мотив не кончается. Летописец повествует далее, что, прибыв на родину, великая княгиня пыталась склонить к христианству Святослава, но безуспешно: "…и учашеть и мати креститися, и не брежаше того ни во уши приимати". Святослав не препятствовал людям креститься, но всячески насмехался над ними: "…но аще кто хотяше креститися, не браняху, но ругахуся тому". Когда же Ольга стала настаивать, он заявил ей: "Како азъ хочу инъ законъ прияти единъ? А дружина моа сему смеятися начнуть". На что княгиня ответила: "Аще ты крестишися, вси имуть тоже створити". "Он же не послуша матере, творяше норовы поганьския…" Ольга, по словам летописца, не отступилась, уговаривала сына: "Аще богъ хощеть помиловати рода моего и земле руские, да възложить имъ на сердце обратитися къ богу, яко же и мне богъ дарова"{747}.
746
ПВЛ, ч. 1, с. 44. Ср.: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов, с. 113.