И во втором случае после долголетнего мира и нападения Симеоновых войск на Константинополь Роман I Лакапин, как пишет византийский хронист, послал к болгарам на переговоры патриарха Николая и видных вельмож, "яко да с ним беседу створити о мире", т. е. для того, чтобы провести с болгарским царем мирные переговоры. А далее хроника говорит о том, что Симеон явился на переговоры, "помяну мир да створита, целовашеся ибо дроуг дроуга, разидостася"{165}. Итак, вновь военные действия закончились устными переговорами, восстанавливавшими мирные отношения между двумя государствами. Представители сторон облобызали друг друга в знак мирного соглашения и разошлись. С тех пор в течение почти 40 лет до событий середины 60-х годов IX в., когда Византия разорвала мир с Болгарией, отношения между двумя странами были мирными. И основывались они на прежних соглашениях "мира и любви".
Во всех приведенных случаях договоры носили устный характер и вырабатывались в ходе посольских переговоров, в которых участвовали видные сановники и сами правители. О некоторых из них (с болгарами, уграми) есть сведения, что их заключение сопровождалось определенной процедурой — клятвой, поцелуями заключавших договор правителей.
Так отличались друг от друга перемирия, завершавшие военные действия, от договоров "мира и любви", которые устанавливали мирные отношения между государствами.
Ценой выплаты "варварским" государствам ежегодной дани, регулярного задаривания их правителей, политических и экономических уступок Византии удавалось не только сдерживать военный натиск сопредельных "варварских" государств, но и превращать их в союзников, ставить себе на службу их военные силы. Союзные отношения связывали империю, как уже говорилось, с Хазарским каганатом, а в отдельные периоды с государством аваров. Хотя Византии не удалось повести в фарватере своей политики гуннскую державу, а позднее и Болгарию, но договоры с гуннами и болгарами на определенные периоды все же обеспечивали империи спокойствие на ее северо-западных границах{166}. Теперь настала очередь Руси.
При чтении византийских авторов обращают на себя внимание два факта, которые не были в полной мере отмечены предшествующей историографией. Во всех без исключения источниках сообщается, во-первых, о заключении в то время между Византией и Русью не нескольких, а одного дипломатического соглашения и, во-вторых, о крещении как неотъемлемом условии именно этого соглашения. Так, в "Окружном послании" Фотий говорит, что руссы "теперь" (следовательно, до 867 г., к которому относится "Окружное послание") поменяли языческую веру на христианскую, "вошедши в число подданных нам{167} и друзей, хотя незадолго перед тем грабили нас и обнаруживали необузданную дерзость… они приняли пастыря и с великим тщанием исполняют христианские обряды"{168}. Как видим, Фотий связал превращение руссов в друзей с их крещением, а сам акт превращения руссов в "подданных" и "друзей" описал лишь в нескольких словах, поскольку речь шла, очевидно, о типичном договоре о "мире" и "любви", хорошо известном современникам. В церковном документе вовсе не обязательно было употребление официальной дипломатической терминологии, да и упомянул Фотий об изменении внешнеполитических отношений Византии и Руси лишь попутно, главное для него — это идея о крещении Руси, о благотворной силе христианства.
Таким образом, уже в этом древнейшем сообщении объединяются воедино два события, последовавшие вскоре после нападения русского войска на Константинополь: договор о "мире и любви" и крещение Руси. Очевидна и хронология этих событий — они произошли до 867 г., в период патриаршества Фотия, который в "Окружном послании" как бы подводит итог своим усилиям по христианизации окрестных народов: крещение приняли от Византии и болгары, и руссы. Фотий говорит о крещении Руси как о факте, который теперь ("в настоящее время"), т. е. в 867 г., уже стал достоянием истории. И еще раз Фотий упоминает о времени событий: руссы подняли руку на Ромейскую державу "незадолго" перед тем, как стали "друзьями" империи. Следовательно, заключение договора, крещение Руси, направление к руссам епископа произошли вскоре после ухода руссов из-под Константинополя. О каких руссах говорит Фотий — о тех ли, что напали на Константинополь в 860 г., или о каких-то других? Мы полагаем, что речь идет все о том же нападении 860 г.: в "Окружном послании" повторяется лейтмотив проповедей Фотия — негодование по поводу грехопадения греков, допустивших руссов к стенам Константинополя. Упоминание о нападении руссов на Византию в "Окружном послании" — результат все того же резонанса событий 860 г., который ощущается в византийских источниках IX–X вв.
167
Так вслед за Е. Е. Голубинским переводили это понятие Г. Острогорский, Д. Оболенский, Э. Арвейлер (Ostrogorskij G. Византия и киевская княгиня Ольга. — То Honor Roman Jakobson, vol. II. The Hague — Paris, 1967, p. 1458; Obolensky D. Op. cit., p. 184; idem. The Empire and its Northern Neighbours. 565 — 1018. - Byzantini and the Slavs: Collected Studies. London, 1971, p. 496; Arweiler H. Op. cit., p. 63) по аналогии с обращением в христианство Болгарии, церковь которой была поставлена в зависимость от византийской патриархии. Однако, хотя византийская политическая доктрина трактовала случаи крещения "варваров" как вступление их в политическую зависимость от империи, ни о каком политическом подчинении ни Болгарии, ни Руси не могло быть и речи, на что обратил внимание Д. Оболенского Г. Г. Литаврин в своей рецензии на его книгу (Вопросы истории, 1972, № 2, с. 182 — 183). Прав был в свое время В. Н. Златарский, который отметил, что сообщение Симеона Логофета о подчинении Болгарии власти византийских императоров следует понимать как подчинение церковное (Златарский В. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 23). Сообщение Фотия вполне заслуживает такой же оценки. Ф. И. Успенский, М. В. Левченко и другие переводили это понятие как "преданных нам" (Успенский Ф. И. Русь и Византия в X в. Одесса, 1888, с. 9; Левченко М. В. Указ. соч., с. 57, 88).