Но как соотнести с вышеизложенными фактами участие в этих переговорах Василия I Македонянина, который занял императорский престол в 867 г., и деятельность патриарха Игнатия по христианизации Руси? И с какой целью исказил источник (если это так) смысл событий?{179}
По нашему мнению, вовсе не значит, что все факты деятельности Василия I, которые описаны у продолжателя Феофана, относятся к периоду, когда основатель македонской династии уже стал императором. Еще Макарий заметил, что при Михаиле III настоящим государем, управлявшим всеми делами империи, был Василий — фаворит, а позднее соправитель Михаила III. Василий уже в 860 г. был приближенным молодого Михаила. Никоновская летопись даже указывает, что в походе против арабов в 860 г., в ходе которого руссы и напали на столицу империи, участвовали одновремено и Михаил III, и Василий: "…царем же Михаилу и Василию, отшедшим на агаряны воевати и дошедшимъ Черныа реки…"{180}. Знаменательно, что летописец назвал фаворита Василия царем, что было явной ошибкой. Но факт необычайного возвышения Василия в то время, по-видимому, не требует особых доказательств: он налицо. Василий вполне мог вместе с Фотием провести или даже возглавить переговоры с руссами и заключить с ними "устроение", тем более что Михаил III мало занимался в те дни делами государственными и искал утехи в развлечениях и пирах. В дальнейшем Василию уже в качестве императора пришлось осуществлять условия договора, и в частности вместе с Игнатием начать или продолжать христианизацию руссов, которая, конечно, была процессом не единовременным и не однозначным. Поэтому, по нашему мнению, нет никакого противоречия между хронологией переговоров и крещения в сообщениях Фотия и в группе продолжателя Феофана. И тот и другой имеют в виду одни и те же переговоры, один и тот же договор, одно и то же крещение, но проекция позднейшего источника ложится на деяния Василия I Македонянина, имевшие общегосударственный характер, тогда как Фотий осветил в основном лишь церковную сторону дела.
Русские летописи не донесли до нас ни единого следа об условиях договора русских князей с греками в 60-х годах IX в., и, по-видимому, не случайно. Счет дипломатическим победам руссов летописцы ведут начиная с Олега, сокрушившего греков в 907 г., а Аскольда и Дира, видимо совершенно продуманно, отодвигают в тень. Эта версия получила отражение и в историографии{181}. Но, по нашему мнению, именно 860 год стал годом военного триумфа и первого в истории древней Руси перемирия у стен Константинополя, завершившегося принятием внешнеполитического соглашения о "мире и любви" с Византийской империей, которое включало ряд конкретных статей, и в их числе условие о крещении Руси, которое вступило в силу при Михаиле III — Фотии и продолжало действовать при Василии I — Игнатии. События 860 г. и последующее заключение русско-византийского договора означали признание Византией нового восточнославянского государства, свидетельствовали о несомненном успехе древнерусской дипломатии, которая в середине 60-х годов IX в. подняла древнюю Русь на уровень отношений с Византийской империей других "варварских" государств причерноморского и балканского мира.
Приведенные соображения могут быть использованы в старинном споре с норманистами, утверждавшими, что поход 860 г. был осуществлен варяжскими (или норманскими) находниками, т. е. норманским государством на Днепре, и не имел никакого отношения к созданию восточнославянского государства на Руси.
В случае с походом 860 г. аргументация в основном сводилась к следующему: организация такого похода была не под силу слабому восточнославянскому Киевскому государству; оно было еще не известно Византии, а Фотий, говоря о Руси, имел в виду вовсе не Киевскую, а какую-то иную, скажем Азово-Черноморскую, Русь. "Руссы под Константинополем в 860 г., - писал А. Л. Шлецер, — не принадлежат к русской истории". По его мнению, это был народ "неизвестный", орда "варваров", "вероятно, народ прибрежный, показавшийся на Западе и исчезнувший". Летописец просто попал под влияние византийских хроник и, движимый патриотическими чувствами, выдал руссов 860 г. за руссов киевских.
179
Голубинский Е. Указ. соч., с. 321. О тенденциозности в этом вопросе Константина VII Багрянородного писалось немало. После апологетического по отношению к Василию I изложения событий в исторической литературе XIX в. некоторые авторы XX в. более критически подошли к сочинению Константина VII. В работах Ф. Дворника, А. А. Васильева, Р. Дженкинза отмечалось, что Константин VII заведомо исказил облик и деяния Михаила III и всячески превозносил личность своего деда — основоположника Македонской династии (Dvornik F. Les Slaves, Byzance et Rome au IXe siecle. Paris, 1926, p. 146; Vasiliev A. Op. cit., p. 152 — 164; Jenkins R. Constantine VII portrait of Michael III. - Academie de Belgique. Bulletin de la cl. des lettres, 5 ser., 1948, t. 34, p. 72). О тенденциозности Константина VII писал А. П. Каждан (Каждая А. П. Из истории византийской хронографии X в. О составе так называемой "Хроники продолжателя Феофана". — Византийский временник, т. XIX. М., 1961, с. 85).
180
Макарий. История христианства в России до равноапостольного князя Владимира, как введение в историю русской церкви, изд. 2. СПб., 1868, с. 226; ПСРЛ, т. IX. М., 1962, с 9.
181
М. В. Левченко считает, например, что события 60-х годов IX в. лишь подготовили почву для равноправных договоров Руси с греками, состоявшихся уже позднее, в X в., т. е. начинает вести счет таким договорам лишь с 907 г. (Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений, с. 76).