"Рижской" она называется потому, что для более детального знакомства с советской практикой и оценки внешнеполитического курса СССР государственный департамент в 20 - 30-е годы полагался на американскую миссию в Риге, столице буржуазной Латвии. Именно в этой миссии осуществлялись главные аналитические проекты, касающиеся проблем выработки американской политики в отношении Советского Союза. Именно из этой миссии исходили постоянные предупреждения в отношении "советской угрозы". Они направлялись в русский отдел государственного департамента (существовал до 1929 года, затем был введен в состав восточноевропейского отдела). Начальник этого отдела Р. Келли непосредственно контролировал работу русской секции посольства в Риге. Он выдвинул и протежировал плеяду молодых советологов, среди которых выделялись Дж. Кеннан и Ч. Болен (будущие послы США в СССР). Когорта этих деятелей полагала, что союз Америки с СССР исключен при любых обстоятельствах. (Кеннан: "Никогда - ни в то время, ни в любое другое - я не рассматривал Советский Союз как подходящего союзника и партнера, действительного или потенциального, для моей страны".)
После нападения Германии на СССР "рижская аксиома, - как пишет Д. Йергин, - претерпела потерю убедительности. В советско-американских отношениях началась новая фаза, которая привела к опыту, радикально отличающемуся от опыта советского подразделения государственного департамента в межвоенные годы. Новое представление, основанное на новых предпосылках, вышло на первый план. К тому же был создан механизм решения политических проблем в обход государственного департамента".
Рузвельт придерживался другого подхода, который отчетливее всего проявился позднее, в Ялте, и может быть назван "ялтинской аксиомой". В ее основе лежало убеждение, что роль идеологии определенно завышена, что СССР ведет себя как традиционная великая держава, стремящаяся действовать в рамках системы международных отношений, а не за ее пределами. Рузвельт, при всех колебаниях, стоял именно на этой позиции. Он не считал, что СССР представляет собой непосредственную опасность для США. Более того, Советский Союз противостоял реальным противникам Америки и в Европе, и в Азии. "Неприсутствующие" в Европе Соединенные Штаты смотрели в середине 30-х годов более внимательно на азиатскую арену. Американское посольство регулярно, через каждые две недели, сообщало в Вашингтон о состоянии японо-советских отношений. Иногда американские дипломаты демонстрировали неумеренный алармизм. Посольство, в частности, предсказывало нападение Японии на СССР в 1935 году, когда японская армия завершит свою модернизацию. По мнению посольства, японцы не станут откладывать начало военных действий на более поздний период, так как всякая отсрочка будет на руку Советскому Союзу, энергично осуществляющему свою оборонительную программу на Дальнем Востоке.
В то же время американский посол в Китае Джонсон писал в донесениях государственному секретарю, что ближняя цель японцев - создание особого режима в Северном Китае, номинально находящегося под главенством Нанкина, но управляемого ставленниками японцев. Конечная цель - "распространение контроля над Китаем, уничтожение всякой эффективной военной оппозиции в Китае, создание благоприятных для Японии условий эксплуатации азиатского материка". Коллега Джонсона в Токио посол Грю определил перспективу японского нажима как направленную на создание "огромной империи, состоящей из Маньчжурии и Северного Китая" под контролем Японии.
По мере приближения Лондонской конференции 1935 года по морским вооружениям становилось все более ясным, что японская сторона отвергает прежнее соотношение в основных классах флотов США, Англии и Японии. Японский посол в Вашингтоне уже открыто говорил, что ему не кажется справедливым это соотношение, что в ушах японцев оно звучит как "Роллс-Ройс - Роллс-Ройс - Форд". Быть скромным "Фордом" на фоне двух мощных "Роллс-Ройсов" Япония не желала. На открывшейся в Лондоне в конце 1935 года конференции Соединенные Штаты должны были решить для себя вопрос, согласны ли они на паритет с Японией. Последняя уклонилась от обсуждения вопроса, предоставив американским дипломатам "агонизировать" в одиночестве. Новый договор, подписанный в марте 1936 года Англией, США и Францией, имел мало смысла - это соглашение никак не ограничивало Японию и Италию. Япония заявила о том, что не подчиняется прежним договорным ограничениям. И когда японцы ушли с конференции, а англичане объявили о расширении военно-морского строительства, президент Рузвельт потребовал реализации самой большой для американской истории мирного времени военно-морской программы (предложено было построить, в частности, два новых линкора).
В то же время наличие возражений и у Англии, и у Японии оживляло перспективы возобновления англо-японского договора. Против этого в Вашингтоне готовы были сражаться всеми доступными средствами. В ноябре 1934 года Рузвельт приказал своему представителю Н. Дэвису "донести до сознания английских политиков мысль, что если Великобритания предпочтет сотрудничеству с нами сотрудничество с Японией, я буду вынужден в интересах американской безопасности повлиять на общественное мнение в Канаде, Австралии, Новой Зеландии и Южной Африке, решительно подводя эти доминионы к пониманию того, что их будущая безопасность связана с нами, с Соединенными Штатами". Столь страшная перспектива возымела действие, и Англия пошла на попятную. В конце концов у нее имелась общая с США заинтересованность не допускать "излишнего" усиления Японии на Дальнем Востоке.
В тот самый исторический момент, когда агрессор начал развертывать свои силы на азиатском континенте, Рузвельт пришел к выводу, что конфликт с Японией слишком дорогостоящ, цели неопределенны, цена неприемлема. Вашингтон вооружился политикой нейтралитета в качестве главенствующего подхода к Японии в середине и второй половине 30-х годов.
"Принятие законов о нейтралитете в тридцатые годы было менее всего выражением внутренних побуждений президента, это был результат реалистической калькуляции того, что он мог достичь в стране и за рубежом", - пишет Р. Даллек.
Рузвельт, подсчитав силы, согласился на пассивную внешнюю политику. "Между 1935 и 1938 годами его нежелание открыто противостоять агрессии в Эфиопии, Испании, Китае, Австрии и Чехословакии исходило не из изоляционистского импульса или желания умиротворить агрессоров, а главным образом из решимости сохранить способность воздействовать на критические по значимости явления на внутренней арене".
Хотя период 1933 - 1938 годов справедливо может казаться своего рода потерянным временем во внешней политике США, более внимательное знакомство с ним позволяет сделать иные выводы. В этот "эмбриональный" период формирования своей политики Ф. Рузвельт обозначил многие главные цели, практическая реализация которых началась позже. Именно тогда США, озабоченные созданием новой мировой структуры, признали дипломатически важнейшую политическую силу на своем горизонте - СССР. Желая зарезервировать за собой право на собственный вариант мирового распределения сил, американская дипломатия в эти годы выдвинула так называемую "доктрину Стимсона", доктрину непризнания насильственных территориальных перемен в мире. Стремясь укрепить свой тыл - Западное полушарие, президент Рузвельт постарался уверить латиноамериканских соседей (на конференции в Монтевидео в 1933 году), что США будут избегать односторонних действий в непосредственном окружении. Тому же служил демонстративный отказ от "поправки Платта", которая являлась прежде юридической основой вмешательства в кубинские дела. Отступая (фактически) перед лицом Японии в Азии, администрация Рузвельта постаралась в эти годы заложить основу более конструктивной азиатской политики: Рузвельт благословил акт Тайдингса - Макдаффи, содержавший обещание в будущем предоставить Филиппинам независимость.