Для Рузвельта мускульная дипломатия в Западном полушарии была частью новой всемирной роли Америки. Два океана более не были достаточно широки, чтобы отъединить Америку от всего остального мира. Соединенные Штаты стали актером на сцене международной политики. Рузвельт даже заявил в послании Конгрессу 1902 года: «Во все большей и большей степени рост взаимозависимости и усложнение международных политических и экономических отношений делает обязательным для всех цивилизованных держав с упорядоченной системой правления настаивать на надлежащем поддержании полицейского порядка в мире»[22].
Рузвельт занимает единственную в своем роде позицию в истории американских международных отношений. Ни один из президентов не определял роли Америки в мировой политике исключительно на базе национальных интересов и не отождествлял национальные интересы столь всеобъемлюще с достижением равновесия сил. Рузвельт же разделял точку зрения своих соотечественников, что Америка является истинной надеждой для всего мира. Но, в отличие от них, он не верил, что она способна сохранить мир или исполнить свое предназначение просто посредством утверждения собственных добродетелей. Его представления о сущности мирового порядка были гораздо ближе к Пальмерстону и Дизраэли, чем к Томасу Джефферсону.
Великий президент должен быть просветителем, перебрасывающим мост через пропасть между будущим своего народа и собственным опытом. Рузвельт преподал особо суровую доктрину народу, взращенному в вере в то, что отсутствие войн есть нормальное состояние отношений между нациями, что не существует разницы между личной и общественной моралью и что Америка надежно ограждена от пертурбаций, сотрясающих весь остальной мир. Ибо Рузвельт опровергал каждое из этих положений. Для него международная жизнь означала борьбу, и теория Дарвина о выживании наиболее приспособленных представлялась лучшим руководством по истории, чем свод моральных правил, которыми должна руководствоваться личность. По мнению Рузвельта, сирые и убогие унаследуют землю только в том случае, если они будут сильными. Согласно Рузвельту, Америка — не воплощение этических истин, а великая держава, потенциально самая великая из держав. Он надеялся, что будет президентом, которому предназначено вывести свою нацию на мировую арену, с тем чтобы она предопределила облик XX века так же, как Великобритания доминировала в XIX — как страна необъятного могущества, взявшая на себя труд действовать, проявляя умеренность и мудрость, во имя стабильности, мира и прогресса.
Рузвельт рвался опровергнуть превеликое множество священных истин, предопределявших американское мышление в области внешней политики. Он ни во что не ставил эффективность международного права. Если нация не способна защитить себя собственными силами, то ее ни от чего не оградит международное сообщество. Он отвергал разоружение, которое тогда только что выплыло как тема внешнеполитических рассуждений:
«Поскольку пока что не существует и намека на возможность создания каких-либо международных сил... которые могли бы эффективно пресечь неправедные деяния, то при данных обстоятельствах было бы и глупо, и преступно для великой и свободной нации лишать себя сил защитить собственные права, а в исключительных случаях выступить в защиту прав других. Ничто не может породить большей несправедливости... чем преднамеренное превращение свободных и просвещенных народов... в бессильные, оставляя вооруженными все виды варварства и деспотизма»[23].
Рузвельт был еще более саркастичен, когда дело доходило до разговоров о мировом правительстве:
«Отношение Вильсона плюс Бриана к фантастическим мирным договорам, к невозможным обещаниям, ко всем и всяческим листочкам бумаги, не подкрепленным эффективной мощью, у меня вызывает отвращение. Было бы бесконечно лучше как для отдельной нации, так и для всего мира относиться к внешней политике в традициях Фридриха Великого или Бисмарка, а не с доверчивостью Бриана или Бриана плюс Вильсона, превращаемой в качество национального характера... Праведность, сопровождаемая видением молочных рек и кисельных берегов, но не подкрепляемая силой, столь же зловредна и опасна, и даже более злокозненна, чем сила, отъединенная от праведного дела»[24]В мире, регулируемом посредством силы, естественный порядок вещей, как полагал Рузвельт, должен найти свое отражение в концепции «сфер влияния», когда господствующее влияние в обширных регионах отводилось бы конкретным великим державам, например Соединенным Штатам — в Западном полушарии, а Великобритании — на Индийском субконтиненте. В 1908 году Рузвельт согласился с японской оккупацией Кореи, поскольку, с его точки зрения, японо-корейские отношения должны были регулироваться соотношением сил каждой из этих стран, а не положениями международного договора или нормами международного права:
22
Заявление Рузвельта Конгрессу, 1902. Цит. по: John Morton Blum.
24
Письмо Рузвельта Хьюго Манстербергу от 3 октября 1914 г. // Elting E. Morison (ed.).